Николай Садкович - Человек в тумане

Автор «семейного уюта», бедно одетый, маленький человек с взлохмаченной рыжей бородкой, полулежал на тротуаре, дописывая голову золотистого ирландского сеттера. Серия собачьих голов, добрых и злых, сентиментально-нежных и смешных, в очках и держащих в зубах дымящиеся трубки, несмотря на любовь англичан к собакам и кошкам, редко останавливала прохожих. Их так много, что они превратились как бы в обычное украшение тротуара. Авторы этих рисунков собирают немного медяков. Собирают как милостыню, без той гордости художника, которая превращает брошенные ему монеты в заслуженный гонорар. Только один из уличных мастеров догадался, как заставить прохожего с уважением открыть свой кошелек. Грузный, с одутловатым лицом мужчина, в берете, покрывавшем гладкие длинные волосы, в линялой бархатной блузе, из-под которой виднелся красный нашейный платок, сидел на складном табурете, откинувшись спиной на каменный парапет газона, и с нескрываемым презрением смотрел на проходящих обывателей. У ног его раскинули платья три красивые леди. Под ними, в темном квадрате, лиловая подпись: «Я был приглашен в Бельгию, ко двору королевы Элизабет. Мне предложили хорошее место в их академии, но мое искусство принадлежит только Лондону».

Это был хорошо рассчитанный ход. Медно-желтые пенсы и даже серебристые шиллинги падали в его шляпу, как дань благородных лондонцев за патриотическую самоотверженность.

– Хэлло! Аллан! – поздоровался Сергей.

– Хэлло, мистер Бондарь, – ответил художник, тяжело поднимаясь и протягивая короткопалую, мясистую руку.

– Есть что-нибудь новое?

– Несколько рисунков на континентальном вокзале. – Художник вынул небольшой альбом. – Сожалею, это еще не то.

– Хорошо, Аллан, – остановил его Сергей, – у меня сейчас нет времени. Я зайду на следующей неделе.

– Ол райт, сэр, – согласился мистер, снова опускаясь на табурет.

– Он талантливый художник, – с некоторым сожалением сказал Сергей, уводя Геннадия за угол галереи. – Не знаю, правда ли, что его приглашали в Бельгийскую академию, но Лондон он действительно любит. Я иногда покупаю у него зарисовки для своего альбома.

– Только в праздники им разрешают рисовать? – спросил Геннадий.

– И в будни, – ответил Сергей, – в хорошую погоду вокруг национальной галереи все тротуары разрисованы. Так получается, что английская живопись собирается в одном месте. В галерее классики и модные мастера, а на тротуаре – отверженные художники.

– Собственно нищие, – вставил Геннадий.

– Просить милостыню в Англии запрещено, – объяснил Сергей, – но если вы продаете коробку спичек, зубочистку, рисуете или поете – это работа, хотя каждый понимает, что вы тем самым просите подаяние. Таких нищих можно встретить на каждой площади любого города. Вы, кажется, хотите видеть уличных артистов? Пойдемте на Лейстер-сквер.

Лейстер-сквер следовало бы назвать «Малой театральной площадью» Лондона. Она лежит в кольце театральных вывесок и реклам.

Театр, названный именем великого английского актера Гаррика, театр комедии, театр варьете «Принц Уэльский», кинотеатры американской компании «Эмпайер», «Братья Уорнер», премьерные театры английских киномагнатов, маленькие очень пестрые входы в театры мультипликационных и хроникальных фильмов… Все они прижались друг к другу так, что почти не оставили места для непременных кафе и баров. Чудом уцелевшие в центре площади деревья находятся под перекрестным огнем рекламных гангстеров, рычащих тигров, людоедов, доисторических чудовищ и оголенных голливудских красавиц, забрасывающих тонкие ноги до самых вершин покрасневших кленов и тополей.

Низкая чугунная решетка опоясывает группу деревьев, охраняя ее от автомобилей. Вот сюда, к этой решетке, чаще всего сходятся «стрит актерс». Быть может, не только потому, что у подъездов театров толпится много зрителей и, значит, возможны большие подаяния. Скорее всего небольшой круг площади, освещенный ярким светом реклам, и повисший над ним неумолчный гул напоминают старым актерам покинутую арену или подмостки, огни и шум амфитеатра.

Сегодня первый день пасхи. От церквей, от величественного собора святого Павла торжественно плывет пасхальная благовесть. На семейные столы ставится традиционный пудинг, льется вино в ресторанах, а на площади, у чугунной решетки, отирая пот, смачивая горло глотком дешевого пива и озираясь на полисменов, дают представление «стрит актерс».

Два пожилых эксцентрика в нечесаных париках, поверх которых одеты красные фески, оголив до колен волосатые ноги, пародируют восточный танец. Стройная девушка с красивыми печальными глазами играет на аккордеоне, а четвертый партнер в толстых очках и котелке обходит зрителей, потряхивая коробочкой, в которой звенят монеты.

– «Стрит актерс», это значит уличные актеры, или артисты на улицах, все равно, – Геннадий вспомнил сказанное Сергеем, – нет, не все равно… хотя только слова переставил…

Геннадий любил выступления артистов на городских улицах и площадях Белоруссии. Доводилось видеть их и в Москве. Любил праздничные концерты в гуще веселых зрителей, плотно обступавших площадку сдвинутых грузовиков или наспех сколоченную, пахнущую смолой и стружкой эстраду. Любил шумные, щедрые аплодисменты людей, с простодушной радостью принимающих дар талантливых исполнителей и дружески прощающих неудачи.

Ему нравилось то простое общение, которое всегда возникало между публикой и артистами, ничем от нее не отгороженными: ни ущельем оркестра, ни рампой, ни занавесом.

Акробаты, гимнасты, актеры отдавали народу то, чем наградила их природа и чего они достигли своим трудом.

– Смотрите, – казалось, говорили они, – ничто не скрывает, не приукрашает наши движения, нашу ловкость, наше остроумие. Мы такие, как вы, только… мы ваши артисты!

«Когда-нибудь, – думал Геннадий, – наступит время, артисты театров и цирков будут выступать в закрытых помещениях только в ненастные дни и в период, так сказать, лабораторной работы над спектаклем или концертом, а венчать их вдохновенный труд будут выступления на улицах, на стадионах во время народных гуляний. И тогда всем им будет присвоено почетное звание народных артистов – артистов советского народа!»

Негромко звякнули в коробочке монеты. Человек в котелке сказал «тенк ю» и посмотрел на Геннадия поверх толстых очков.

– Бросьте в коробочку пару пенсов, – шепнул стоящий рядом Сергей.

Аккордеон тянул восточную мелодию. Точно отвечая ритму музыки, актеры плавно двигались посреди мостовой. Позы и движения были смешны и неожиданны. Они реагировали на все происходящее вокруг, вплетая в рисунок сцены-танца и проходящий мимо богатый автомобиль (кланялись ему, как паланкину шейха), и обнаруженную среди зрителей кокетку (посылая ей воздушные поцелуи и разрывая вынутое из-за пазухи бумажное сердце), и толстопузого туриста с фотоаппаратом, смущенно прикрываясь от него полой пиджака, как чадрой. В этом не было ни кривлянья, ни пошлого паясничанья. Скорее это было то необъяснимое вдохновение, которое во время спектакля охватывает талантливого актера, неудовлетворенного заученной ролью.