Николай Садкович - Мадам Любовь

…В парижском пригороде Селль де Сан-Клу, в задней комнате бакалейной лавочки, среди банок зеленого горошка, маринованного тунца и широкогорлых бутылок томатного сока встретились пятеро.

Это были: «Базиль» – Василий Таскин, лейтенант советских пограничных войск, бежавший из лагеря возле города Бруви.

Иван Скрипай, капитан, не успевший еще сменить землистый цвет лица лагерного заключенного на легкий парижский загар.

И Марк Слабодинский. Этих трех привел мосье Жорж, как приветливо назвал лавочник представительного шатена лет сорока, говорящего по-французски с едва заметной южной певучестью.

Их ждал плотный, среднего роста француз. Судя по засаленной куртке и повязанному на шее платку, рабочий завода или портового склада. Он встретил вошедших улыбкой, но улыбались только губы. Глаза строго и чуть недоверчиво впивались в лицо каждого незнакомого человека. Но пришедшие были не совсем незнакомы. Мосье Жорж, а точнее Георгий Владимирович Шибанов, эмигрант, член Коммунистической партии Франции, по поручению Парижского союза русских патриотов собрал и передал Центральному комитету довольно подробные сведения о каждом. Теперь оставалось только свести их с уполномоченным ЦК по работе среди русских военнопленных.

– Товарищ Гастон, – представил Шибанов француза.

– Ларош, – добавил тот, пожимая руку Таскина.

Что могла решить эта встреча трех бежавших из плена русских офицеров и двух французских коммунистов? Конечно, она могла бы не значить ничего, окончившись тихой беседой за бутылкой «Шато Марго»…

Нет, этим окончиться она не могла. К ней вели пути слишком многих людей – одиночек и уже сложившихся групп, горевших страстью борьбы и не знавших ни языка, ни особых условий страны, так не похожей на их родину. Ей предшествовала кропотливая, самоотверженная работа французских коммунистов-подпольщиков.

В тот день был создан Центральный комитет советских военнопленных на территории Франции. Вот чем закончилась эта встреча.

Объединять и направлять разрозненные группы советских партизан, выпускать газеты, листовки, воззвания, проникать в лагеря и там организовывать подпольные комитеты, устраивать побеги – работа трудная и опасная. Она была бы просто невозможна без помощи французских патриотов.

Помогали и русские эмигранты-патриоты.

Когда Центральный комитет направил Василия Таскина на восток, поближе к лагерям района Нанси, там его встретил Иван Троян. Молодой, неуловимый подпольщик, с успехом выдававший себя то за потомственного лотарингца, то за коренного жителя Макленбурга. В Нанси уже действовал объединенный штаб французских партизанских отрядов, помогший советскому лейтенанту Георгию Пономареву собрать первый русский партизанский отряд.

Скоро о нем узнала не только фельджандармерия Нанси и Тиля, но и заключенные в лагерях Тукени и Эрувиля.

Весть о нем в лагерь Эрувиль пленницам из Белоруссии принесли пробравшиеся на шахту Троян и заместитель Таскина Владимир Постников. Они же помогли организовать подпольный лагерный комитет.

Назовем еще несколько имен. Имена женщин, вошедших в комитет:

Вера Васильева, Розалия Фридзон, Надежда Лисовец и Анна Михайлова.

Одна из них и стала героиней нашего рассказа…

Люба:

Мы сообщили штабу о нашем желании выступить на шахтерском празднике и до поры до времени решили вести себя тихо. Ждали указаний от французских товарищей.

Тогда-то и состоялось мое близкое знакомство с Франсуа. Все из-за этого праздника.

Механик транспортера, тот, с которым подружилась Маша, сказал:

– Штейгера нам не обойти. От его доклада начальству зависит, кого на какую смену поставят в день праздника четвертого декабря… Боюсь, сговориться с ним будет трудно. Странный он человек… Похоже, в монахи готовится.

– Монах в штанах да Любка в юбке. Дело не безнадежное, – решила Маша. – Он с нашей Любочки глаз не спускает, ей и карты в руки.

На том и порешили, – мне заняться штейгером.

Я присматривалась к Франсуа и уже не считала его немецким прислужником. Напротив, теперь он казался мне добрым, но очень одиноким человеком. А я-то знала, чего стоит одиночество… Рано или поздно один человек должен прийти к другому. Я искала случая поговорить со штейгером, что называется, по душам.

Такой случай скоро представился.

Как-то в конце смены выбыла из строя грузовая клеть. Все начальство ушло к стволу, только штейгер еще крутился в штреке. Мы сидели у своих вагонеток без дела. Тут Маша и предложила:

– А ну запой, Любочка… Сей момент твой сюда завернет.

Так оно и получилось. Я запела. Подошел Франсуа.

Маша принялась обметать путь, уходя по рельсам все дальше и дальше от нас. Мы остались вдвоем, и я рискнула первой заговорить с начальством, хотя это строго запрещалось.

– Господин штейгер даст нам другую работу?.. Нам нечего делать, пока чинят клеть…

Он пристально и удивленно посмотрел на меня. Даже поднял лампочку, чтобы лучше рассмотреть.

– Скажите, мадемуазель, русские всегда поют, когда им тяжело?

– Нет, – говорю, – чаще когда им весело, господин штейгер.

– Вам весело в этом анфере? [10]

Я опустила руки по швам.

– С вашего разрешения, у меня нет жалоб, господин штейгер.

Он нахмурился.

– Перестаньте! Я не надзиратель… Пожалуйста, когда нет никого, не обращайтесь так официально… Мое имя Франсуа, Франсуа Дьедонье… Скажите и вы свое имя, мадемуазель…

– Меня зовут Люба, Любовь, и, простите мосье, я замужем…

– Вот как? – Он еще раз поднял фонарь. – А как ваше имя по-французски? Многие имена переводятся на другой язык и остаются похожими. Например: Мэри – Мари или мужские: Иоганн – Жанн…

Вижу, дело идет на лад. Знакомимся по всем правилам.

– Ах, мосье Франсуа, не знаю, есть ли похожее имя у вас, но если перевести буквально, кажется, будет «лямур»…

– О-ля-ля! – оживился Франсуа, – совсем не плохо: мадам лямур! Кто мог ожидать?!

– Нет, мосье… Любовь – это же собственное имя.

– Конечно, – согласился он, – его не надо переводить, надо только помнить, что оно значит. Льюпоф – ля мур… Раз есть такая женщина, нельзя не поверить, что на свете еще есть и любовь.

– У русских это твердо… Я хочу сказать, твердо выговаривается: Любовь.

– О да… Лью-поф… Почему вы смеетесь?

Я засмеялась не потому, что он так смешно произнес мое имя, а просто обрадовалась. Мне всегда радостно, легко на душе, когда человек оказывается лучше, чем я о нем думала… Не поручусь, точно ли так мы говорили. Возможно, позже, вспоминая наше знакомство, я что-то и присочинила. Но помню, обрадовалась и еще подумала: «Ну и дура же ты, мадам Лыопофь… Могла бы раньше заметить…»

Франсуа: