Николай Садкович - Мадам Любовь

Вторая группа, из числа наземных рабочих, должна скрыться во время обеденного перерыва. Отвечает Надя.

И третья, последняя – эту я взяла на себя, – во время возвращения в лагерь. Когда пройдет последний рабочий поезд, все проберутся по оврагу к мостику, где их встретят французы-проводники. Лес не велик, это вам не Белоруссия, прятаться надо малыми группами и быстрей уходить подальше от зоны.

Труднее всего с третьей группой, она могла выйти из шахты не в одно время, и тогда часть женщин попадет на один поезд, часть на другой. Надо, чтобы они все были вместе со мной… Тут я надеялась на помощь штейгера, мосье Франсуа. От него зависело – освободить от работы наших минут на пять раньше.

Мысленно я проследила движение каждой группы, время и место встречи. Еще раз обговорила с членами комитета.

Все вроде готово. Остался только мужской барак. Не основной блок – там своя организация, – а барак новеньких.

Их прислали недавно, и мы еще не успели узнать, что за люди. Говорили, гонят их по кольцу – из лагеря в лагерь. Была у фашистов и такая система. Кончалась она газовой камерой. На работу в шахту новых не ставили. Водили на строительство дороги и то не всех. Много истощенных. Из штаба пришла директива: во что бы то ни стало связаться с новенькими, постараться включить их в нашу операцию. Вырвать людей из кольца смерти… Дело не легкое. К мужским баракам нам подходить не разрешали, а барак новеньких был в мужском квартале.

Выручил пан Владек, старший блоковый. Худой, костлявый поляк с тоскливыми глазами. Хороший был человек. Он провел Надю к новеньким.

Надя вернулась очень расстроенной.

– Боже мой, чего я насмотрелась… Тут не курорт, а там… Поверишь, куда хуже, чем в вагоне было у нас. По шестеро на топчане, на голых досках. Ни воды, ни света. Баланду раз в сутки дают: дескать, этих кормить смысла нет… Гниют мужики… Наши русские, белорусы. Есть и поляки.

– О чем же ты договорилась?

– Как же, договоришься с ними, – чувствовалось, что Надя обижена, – гордые очень, не хотят под бабскую команду становиться. «Кто послал» да «какие гарантии»? Сумели ли вы разобраться в связях? Во Франции разные группировки, мы не с каждой пойдем.

– Они правы, – согласилась я, – но ты объяснила, с кем мы.

– Объяснила, а он свое…

– Кто – он?

– Главный их, Марат, что ли. Я плохо расслышала… Страшный такой.

– Чем страшный?

– Лицом. Ужас какой… Его собаки порвали, смотреть невозможно… Он-то и потребовал: «Познакомьте с представителями штаба, побег отложите, пока я сам все не укомплектую. Возможно, не всех женщин придется включать». Слыхала, какой дружок выискался?

Это и меня возмутило.

– На чем же, – спрашиваю, – порешили?

– А ни на чем. Пусть, говорит, придет ваша старшая – мадам Любовь, посмотрим, что за певица такая… Скажи, Любочка, ведь их на праздник не выпускали? А уже в курсе дела…

Удивляться нечему. В лагере работал свой «беспроволочный телеграф». Но зачем ему я? Из любопытства, что ли? Нашел время… Почему этот Марат требует отложить побег, когда вот-вот порожняки подадут и… поминай как звали. Уж я ему отложу, я его укомплектую… Не хочет, пусть остается. Мы никого не неволим. А командовать у нас есть кому. Не на том свою мужскую гордость выказывает…

Вот что я собиралась сказать этому Марату.

Да не сказала… Мы сидели в темном кутке, я, пан Владек и Марат. И весь мой запал растаял. Марат молчал, поджав под себя ноги, покачивая большой страшной головой. Смотреть на него было и больно, и нельзя было не смотреть. Чем-то он словно притягивал к себе, будто требовал: «Не отворачивайся, запомни, что со мной сделали…» Видно, был он еще не стар. У заключенных вообще трудно угадать возраст, а тут и подавно. Видно, был крепкий хлопец. Сейчас исхудал – стал похож на индийского идола. Или на рисунок какой-либо иллюстрации ада. Особенно лицо.

В темноте словно светились рубцы рваных ран. Губы скривлены. Один глаз казался больше другого, и оба глядели почти не мигая, только изредка прикрываясь толстыми, без ресниц, веками.

На него нельзя было смотреть без содрогания, и я, боясь выдать свое чувство, чаще обращалась к пану Владеку. А Марат смотрел на меня и молчал. Тяжело, до дрожи сложенных на коленях, искусанных рук.

Когда я только вошла, что-то мелькнуло на его лице, какая-то жалкая радость, что ли… Мне нельзя было долго задерживаться в их бараке. Коротко рассказав о нашем плане, я спросила:

– Согласны вы с нами?

Марат ответил, даже не взглянув на пана Владека:

– Согласны. – И чуть помедлив: – Как же мне не согласиться с тобой, товарищ Люба.

«Товарищ Люба» – так меня называли только в нашем отряде, в Белоруссии. Конечно, Марат мог и случайно сказать так. Не мадам Любовь, как называли меня после праздника и французы и наши, а «товарищ Люба». Я лишь успела подумать об этом – Владек отвлек меня вопросом:

– Пани Люба ма расчет на штейгера? Так?

– Да, – отвечаю, – он должен помочь…

– Не, пани, не! – Владек закрутил головой. – Тэ раз штейгер юж арестованы…

– Франсуа? Когда? Кем?

– Тэн Бусел (аист), пся кревь, – пояснил Владек, путая польские слова с русскими и белорусскими, – полицай на шахте, Шарль, пся кревь.

Час от часу горше. Казалось, штейгера не должны были тронуть. Правда, арестовали его не немцы, а Шарль… Уж не мстит ли он Франсуа за стычку в день праздника? Тут в какой-то мере я виновата.

Франсуа:

Я не виню мадам, хотя других причин у него не было. Каждый поймет, une jolie femme [19] – достаточная причина для ревности. Ну, а где ревность, там и подлость. Не о всяком мужчине так скажешь. Но что вы хотите от тупого мужика? Обрадовался, что ему на время доверили власть, и загнал меня в кутузку. Сначала я думал – шутка ненадолго. Покажет силу и выпустит. Потом стал размышлять: ведь дурак не понимает, что начальство хватится штейгера и тогда ему придется объяснять свой поступок, выдумывать оправдание. Его оправдание превратится в мое обвинение. Дело перейдет из тесной шахтерской кутузки в комфортабельные апартаменты гестапо…

Мой бог! Я мог здорово влипнуть.

Если к тому же шахтеры наладят побег из лагеря русских, о чем я начал догадываться, можно было считать, что моя игра сыграна до конца.

Герр Индюк вытащит на свет расписку за мадам, это уж обязательно. Неважно, что я давал ее, имея в виду день спектакля, и за остальное отвечать не обязан. У них ответишь не за то, в чем виноват, а за то, о чем они спрашивают. Я заложил себя, и этого достаточно. Вам известно, как поступали наци с заложниками?..

Люба:

В том-то и дело. Не могла я оставить Франсуа в таком положении. Но как быть с побегом? Бежать должна не одна я. Что делать?

– Придется обойтись без твоего кавалера, – сказала Надя, – поговори с Машей. Может, ее механик поможет нам из шахты всем вместе выйти?.. Жаль мосье Франсуа, да вины тут нашей нет.