Журнал современник - Журнал Наш Современник 2009 #2

Включались софиты, мальчики навешивали мишени, стреляли из разных положений - стоя, лежа, с колена. После серий - так называется группа выстрелов - бегали к мишеням, считали очки, радовались или огорчались, а вместе с ними майор, который почти что каждый день повторял им, сверкая улыбкой, что сделает из них мастеров спорта по пулевой стрельбе.

Это грело, тешило мальчишечьи мечты. Они совсем близкими стали. И Борис, и Глебка наперебой рассказывали Хаджанову о своих делах и делишках, впрочем, совсем ясных, простых, еще вполне детских, и майор никогда не оборвал ни того, ни другого, ни разу не рассмеялся, даже не очень улыбался, когда слушал очередную новость, всякий раз ободрял ребят, удивительно тем вдохновляя и поддерживая.

Вообще-то он был многословен, и многословие его носило, заметил Борис, немножко базарный характер. Как торговец на базаре, и в этом ведь нет ничего плохого, он пересыпал свою речь всякими простецкими, но удивительно утешающими словами.

- Ах, какая ерунда, - например, приговаривал он, - разве можно это принимать всерьез. Ты понимаешь, учительница не виновата в твоей двойке, значит, ты недоучил, сам подумай, но и это не беда. Когда сегодня придешь домой, сядь за стол, три раза прочитай материал, после уроков завтра подойди к ней, улыбнись вот так широко, как я, видишь, во весь рот, опусти голову, повинись, скажи ей: "Пожалуйста, Марьванна, - или как там ее? - простите, виноват, но не могу жить с двойкой по вашему предмету, будьте милостивы, снимите камень с сердца, выслушайте меня, а я попробую исправить отметку".

Уже на середине этого исповедного монолога Боря улыбался, подставляя себя вместо Хаджанова, только не здесь, а в школе, и не сейчас, а завтра, и выяснялось, что, если строго следовать майорским советам, все происходило в точности. Да еще и так иной раз оборачивалось, что сразу за двойкой, например, по русскому, следовала пятерка, а это не было распространено в учительском мире - вот так сразу взять да и признать отличными знания, которых еще два дня назад не было вовсе. Действовала хаджановская режиссура, льстило поведение, слегка подслащенное подчеркнутым раскаянием, - и, да, многословием, выражавшим смирение, покорность. Вот именно! Своей покорностью, оказывалось, можно было купить благорасположение учителя и на эту монету обменять двойку. Значит, ее продать! Выручить пятерку!

Борис смеялся, рассказывая Хаджанову, как, следуя его правилам, он добивался успеха, но майор останавливал. Серьезно объяснял, что смеяться и радоваться тут особенно нечему. Надо правило такое заучить: старших уважать. Да и равных себе - тоже. И младших заодно.

- Значит, и меня! - вставлял Глебка.

- Значит, и тебя, - кивал майор, - и всех, всех, всех. Понимаете, если вы подчеркиваете - слышите это слово? - подчеркиваете ваше уважение к глухой старушке, к старцу, к малышу или учителю, не говоря про бабушку и мать, - вы сами становитесь уважаемыми. Если вы хорошо и вежливо говорите, а это лучше делать громко, чтобы все слышали, то и вам грубить не будут. Ответят так же. Вежливо!

И это получалось.

Но главная причина, по которой Глебка и Борис совсем уж близко сошлись с майором Хаджановым, заключалась все-таки в соловье.

Похоронив птицу и наревевшись, они пошли к майору и сперва несмело, а потом - перебивая друг друга, рассказали ему, как все было.

Он опустил голову.

Когда поднял вновь, в глазах стояли слезы. Но он сказал очень твердо:

- Забудьте.

Больше они никогда не говорили об этом.

Боря тренировался в самом детском, как говорил Хаджанов, упражнении: три по десять. Это значит, десять выстрелов надо сделать из положения стоя, десять - лежа и десять с колена. А каждые десять выстрелов - сто возможных очков, если считать, что каждый выстрел попадет в десятку.

Не таким-то это легким делом оказалось - стрелять в спокойном тире, один на один, ты и мишень. Сперва вообще руки тряслись, винтовка ходила ходуном, но постепенно майор обучил самым простым навыкам, как выце-ливать десятку, как корректировать огонь, если прицел сбит, и как этот самый прицел регулировать, то есть по-настоящему подгонять винтовку. Он выбрал оружие ребятам, по отметинам на прикладе удалось свои "винтари" запомнить. Хаджанов каялся, что днем, когда по заблаговременной заявке приходят отдыхающие, ему приходится давать и ребячьи винтовки, ведь в тире всего пять стволов, ну, и неумелые мужики, хоть почти всегда офицеры, тут же прицелы сбивали, стреляли безобразно плохо, все напирая на несерьезность оружия, мол, привыкли к "калашам" или, на худой конец, карабинам, а здесь, видите ли, детские хлопушки. По мишеням мазали, лупили "в молоко", а это значит, вообще владели оружием кое-как.

Так что по вечерам, когда ребята появлялись на тренировке, начинать едва ли не всякий раз приходилось с пристрелки, с возвращения мелкашкам их спортивной точности.

Месяца через три Борис стал выбивать из положения лежа около 90 очков, стоя - твердых 60 и с колена 70. В общей сложности 220. Но дальше дело не двигалось, и Хаджанов начал причитать, что теперь из такого старья, конечно, не стреляют, что нужны винтовки иностранного производства, с особым прикладом, но настоящая спортивная винтовка стоит дорого, да и пока ему неизвестно, где можно купить такую тонкую и ценную вещь, почти музыкальный инструмент.

- Слыхали, - спрашивал он, - про скрипку Страдивари - это такой старинный мастер?

Они не слыхали. Тогда он кивал, соглашаясь сам с собой:

- Бесценная вещь. Так же и хорошее оружие!

К тому времени городок Краснополянск неожиданно начал оживать. Закрытое производство "калашей" планировалось восстановить, потому что государство вроде получило небывалый заказ из-за границы, и дело требовалось расширять. Откуда эти секретные сведения тут же становятся известными народу, неизвестно, но горевские мужики вдруг оживились, загалдели, принялись спрашивать друг у друга, кто из старых начальников возглавит это возрождение, к кому идти наниматься и сколько станут платить.

Среди этих обсуждателей оказался и Аксель. Школу он закончил почти как два года, мечтал податься на сторону, но дальше областного города не угреб, да и там на строительный факультет, самый вроде простой, не попал, потому как спрос на строителей вдруг взлетел до небес. Все, кто при деньгах, захотели строиться - дома и дачи вокруг вырастали словно грибы, и совсем неплохо доставалось мастерам-строителям, не говоря уж, наверное, про инженеров.

Во второй год Васек вообще никуда не поехал, шатался, повесив голову на впалую грудь, соглашался на любую, кроме физической, работу, но никто и никуда его не брал, принимая, наверное, в расчет гиблый вид, но откуда-то именно Аксель и принес первым весть о возобновлении "калашного" дела.