Журнал современник - Журнал Наш Современник 2009 #2

- Бабинька, поздравляем вас с праздником! - и поклонились, шаркнув ножками.

- И вас также, миленькие мои соколики, - отвечала бабушка, улыбаясь. Она была такая маленькая, сухонькая, с детскими ручками, разрисованными голубыми черточками жилок, с впавшими ямочками у височков, перечерченными толстыми синими жилками, с желтыми, слегка будто порозовевшими, щечками, такая хрупкая, такая легкая, такая тоненькая, что брат вздохнул и, ластясь к ней, простодушно и громко - у него был детский веселый бас - сказал:

- Ах, бабушка, какая ты маленькая!

- К земле, детка, расту, к земельке: маленьким меньше местечка надобно и лежать теплее.

Но брат упрямо допытывался:

- Ты, бабушка, в церкви больше была…

- Нет, милый, это тебе так показалось: в церкви-то я самая маленькая из всех бываю. Так Господь велит.

И она обернулась к Параскевушке, стоявшей у нее за спиной:

- Ну, Параскевушка, матушка, самоварчик бы нам.

Бабушка усадила нас за стол с мамой - и потчевала чаем из синих чашек с золотыми донышками. Брат подставлял ей чашку и просил:

- С твоим молочком, бабушка, налей, с красным.

- С моим, милый, с моим, - и она вливала ему в чай густого вишневого морсу и, улыбаясь тихою улыбкою, а слезящиеся глаза ее были в паутинках из морщинок, спрашивала: - У вас, верно, нет такого молочка, как у бабушки?

- Нету, - серьезно отвечал брат. - Откуда оно у тебя, бабушка?

- От вишневой коровки.

Морщинки расходились сеточкой от глаз - и бабушка улыбалась и гладила маленькой ручкой по голове Васю и меня. Брат большими своими карими глазами смотрел на бабушку, а потом переводил на маму.

- Кушай, кушай, - говорила мама, - и благодари бабушку.

Потом бабушка потчевала всякими постными закусками: их было множество, но всего понемногу, на фарфоровых блюдечках: грибки, огурчики, оладушки, моченые яблоки.

* Камчатый, камковый: - сделанный из камки. Камка - шелковая китайская ткань с разводами.

- Отчего, бабушка, у тебя такие маленькие огурчики? - спрашивает брат.

- Оттого, батюшка, что я и сама маленькая: мне больших-то и не поесть.

- А у нас - большие.

- Да ведь и ты, батюшка, большой. И опять погладила по голове.

Кукушка на часах прокуковала один раз - и скворец в клетке уморительно передразнивал ее. Мы с братом весело смеялись, а мать забеспокоилась.

- Тетушка, надо бы, я чаю, стол приготовить для гостей. Будет вам: небось уж сыты, - остановила она нас, видя, что брат просит оладушка, а я просил перцовых огурчиков. Но бабушка вступилась за нас:

- И, матушка Аночка, оставь их: пусть кушают. Дело молодое: ешь, покамест естся, пей, покамест пьется. Придет время, сами перестанут. Я посижу с ними.

- Не обременили бы они вас, тетушка, - сказала мать, вставая и молясь на образ, - покорно благодарю. Я велю фрукты принести.

Она вернулась с няней, несшей корзину с грушами; они принялись обтирать фрукты и укладывать их в плетеную корзинку. Мать вытащила оттуда яблоко и изумленно проговорила:

- Яблоко-то откуда же?

Яблоко было большое, краснощекое, круглое, из сорта "добрый крестьянин".

- Вот искушение-то! - ахнула в дверях келейница Параскевушка. - Во всем доме у нас круглого сегодня нет. Грех какой!

Брат густо покраснел и принялся усиленно, со звоном, размешивать ложечкой сахар в чашке. Мать строго на него посмотрела.

- Василий, твои штуки! Не звони: не звонарь!

Брат оставил ложечку, и в глазах у него навернулись слезы. Но бабушка сказала:

- Что ты на него, матушка? Это он на завтра меня, старуху, яблочком захотел побаловать. Ишь, яблочек-то какой румяный, будто Васенька. Дайка мне его сюда, Прасковьюшка: я его к себе в комод уберу.

Она приняла яблоко от Прасковьи и унесла в свою келейку.

- Ну, дети, идите с няней, - сказала мать. - Вон к бабушке гости идут.

Няня отвела нас в келейницкую. Это была маленькая комнатка в два окна, упиравшиеся в монастырскую стену. Угол возле окон был уставлен весь иконами в киотцах, в золотых рамочках, в фольговых украшениях; вербы, с умильными херувимами из воску, были заткнуты за иконами. Горели три лампадки - синяя, зеленая, розовая; к ним подвешены были вощеные яйца в серебряных блестках. На иконах были блеклые венчики из бумажных цветов. К простенкам были стоймя прислонены пяльцы с вшитыми в них одеялами для стеганья - и простыней для строчки. Пяльцы были обернуты в простыни, прикрепленные булавками. Посреди комнаты стоял стол, за которым сидели две монашки в апостольниках*, старичок монах в полинялой рясе, с редкими седыми волосами, рядом с ним высокий чернобровый мужчина в поддевке из синего сукна. Параскевушка разливала чай, стоя у большого самовара, поставленного подле стола, на табуретке, а другая келейница, молоденькая Марьюшка, подавала чай гостям и обносила их едой с печеньем, вареньем, соленьем, установленной на подносе с рыцарским замком и дамою. Гости потеснились и дали место няне с нами. Помолчали.

- Приехали поздравить бабушку с праздником? - осведомилась у меня старшая монахиня, с тремя длинными волосками на подбородке, росшими из родимого пятна.

Я потупился.

- Отвечай же матушке, - шепнула мне няня.

* Апостольник - плат, которым монахи покрывают грудь и шею; куколь.

- Да, - сказал я. - Мы бабушку любим.

- И подобает, - отозвался седой монах, - и подобает не только любить, но и почитать… И почитать, и почитать! - повторял он, точно обрадовавшись, что напал на это слово. - И почитать! Мед у вас, мать Параскева, - прервал он сам себя, - дивный: благоухает.

- Кушайте на здоровье!

- В этом году меду благоухание, - ответила монахиня с волосиками. - Травы цвели превосходно. Мать игумения посылала меня на хутор, на покос. Открою я, бывало, окно, как к утрене вставать, а из окна, от трав, благоухание, будто ладаном росным окажено.

- А я возвращаюсь к слову своему: и почитать! Мать Иринея - дивная старица.

- Мало ныне уж таких, мало, - откликнулась вторая монахиня, худая серая старушка в медных очках.

- Воистину - молитвенница! - сказала няня. - Васенька наш, - она погладила брата по спине, - родился болезненный. Почти ничего не ел. Плачет, бывало, плачет, а доктор рукой машет: ничего, мол, не могу, и, наконец, сказал: вы, дескать, денег мне не давайте: я ездить езжу, но в пользу не верую, а для своего, докторского, любопытства: как конец обернется. И порешили мы с барыней под образа Васеньку положить: не мучить боле, а на волю Божию. Доктор это увидел, махнул рукой и больше не приезжал. Только мы его проводили, а матушка Иринея к нам.

- Никуда не ездит, а тут приехала, - отрезала значительно Параске-вушка.

- Приехала - и прямо к Васеньке идет. Мы за нею. Нет, говорит, я одна побуду. Вы устали, небось.

- Ну, это не спроста. Не "устали", а не спроста, - сказала монахиня в очках.