Галина Николаева - Жатва

По резкому тону Василия, по рассчитанности коротких фраз и медлительных жестов Матвеевича Валентина видела, что разговор этот не случаен и что в каждом слове есть какая-то непонятная ей подоплека.

Матвеевич не тронулся с места.

— Это куда же на ночь глядя плутать по лесосекам! — попрежнему глядя в окно, негромко сказал он и вдруг, сорвавшись со своего спокойствия, повернулся к Василию и заговорил укоризненно:

— Лесозаготовки, удобрение, навоз — это дело необходимое и безотлагательное. А в этом в твоем строительстве, прости старика за прямое слово, нет ни расчета, ни сообразности. Едва-едва с необходимыми делами управляемся, а ты, — со строительством.

Как только речь зашла о строительстве, лицо Василия окаменело, и Валентина поняла: вот она в чем «подоплека» разговора!

Валентина не ошиблась. Несколько дней назад на правлении утверждали разработанный Василием план строительных работ. План сильно сократили и утвердили после долгих споров, во время которых Василий главного своего противника, Бузыкина, выгнал с правления как нетрезвого, а Матвеевича назвал «отсталым элементом».

И для Василия и для Матвеевича сегодняшний разговор о вывозке строительного леса с колхозной лесосеки был прямым продолжением недавних споров на заседании правления.

— У нас для коней кормов нехватает, а мы тока да фермы будем отстраивать, — продолжал Матвеевич. — Оно и получится как раз по пословице: «На брюхе-то шелк, а в брюхе-то щелк!»

— «Шелк»! — передразнил его Василий. — Про шелка ли тут разговор? Говорят, для колхозного села гидростанция все равно, что сердце, а для колхозного поля ток — сердце! Сердце нивам нашим! А ты «шелк»! А осень придет— опять будем молотить под открытым небом да под старыми дырами?

— До осени, почитай, год сроку. Можно и ток строить и фермы обновлять — все можно, если с разумом. А у нас что получается? В однодневье и на лесоучасток езжай, и удобрение вози, и стройматериал с колхозной лесосеки вози. Ночь ли, день ли, ты на это на глядишь! Приспичило тебе — вынь да положь! Будто до осени и срока нет, кроме нынешнего дня!

— А какой срок до осени? Когда и завозить стройматериалы, как не сейчас? Сейчас морозов нет, а того и гляди грянут! Сейчас мы на ближнем лесоучастке работаем, с той недели на три месяца переведут на дальний, еще больше работы будет и людям и коням. Сейчас не поднажмем, а дальше еще трудней будет. А там, глядишь, распутье, а там, глядишь, посевная. Сейчас надо возить. На этой неделе положено по нашему плану подвезти бревна для будущего тока. Не сбивай плана, Петр Матвеевич. Не теряй времени!

— На ночь глядя я людей в лес не погоню. Чай, люди не волки — ночами по лесосекам рыскать.

— А кто виноват, что затянули до ночи! В восемь часов утра надо было в лес выехать, а выехали в десять. Это дисциплина?

— Так на станцию же ездили за удобрением.

— А удобрение надо было на салазках вывозить, ребятишки да бабы перевезли бы за два дня. Такое было мое распоряжение. Вы самовольничали, не послушались, а теперь говорите: «Не успели». Давай не задерживайся. До лесосеки доберетесь засветло, а обратно и с фонарями доедете — невелико лихо.

Валентина взглянула на усталое лицо и седую бороду Матвеевича, представила себе сумерки в сугробной, мертвой тишине полей, отчетливо вспомнила одинокую хворостинку, сиротливо трепетавшую под напев далекой жалейки, и так остро пожалела Матвеевича и тех, кому предстояло ехать в ночном безлюдье, что неожиданно для самой себя сказала:

— Поздно же сегодня, Василий Кузьмич! Завтра! Он быстро повернул к ней голову. Дрогнула короткая щетинка усов: он хотел сказать что-то резкое, но сдержался. По его пренебрежительному и злому взгляду она поняла, какой он видел ее в эту минуту: белоручкой, закутанной в беличью шубку, перепугавшейся и леса, и ночи, и работы.

— Помолчать бы тебе, Валентина Алексеевна! — бросил он ей.

Ободренный неожиданной поддержкой, Матвеевич подошел ближе к Василию и сказал:

— Удобрения за три километра на себе возить… За стройматериалами ночью на лесосеку ехать… Не жалеешь ты народа, Василий Кузьмич!

— Я вас не жалею?! — Василий шагнул вперед. Он стоял теперь на зыбкой тесине над черной урчащей водой. Темная вена набухла над бровью и пересекла лоб. — А вы сами себя жалеете, когда молотите под открытым небом и тонны зерна пускаете по ветру? Вы сами себя жалеете, когда у вас лошади студятся в дырявых стойлах? Вы какой от меня хотите жалости? Вон к ней, к Маланье, идите за жалостными словами! А моя жалость — мой приказ! Лес возить, удобрения возить, стройматериалы возить!. Вот она, моя жалость!

Он перешел через яму и настежь распахнул дверь. Надоедливая Славкина песня проникла в комнату:

Ты жалейка, жалейка моя…

Василий глотнул холодного воздуха и поправил сбившуюся на сторону шапку.

— Приказ председателя есть приказ. Тут дело не только в бревнах, а в принципе. Пошли, Матвеевич, на конный. Я сам с тобой пойду. Приучаться надо к порядку и дисциплине.

Обернувшись с порога, он бросил Валентине:

— А тебе, Валентина Алексеевна, самое подходящее занятие — на жалейке дудеть.

Матвеевич вышел за ним и цыкнул на Славку:

— А, чтоб тебе тут с твоей пищалкой!.. Они ушли. На гидростанции стало тихо.

Вечером Валентина пошла на занятия по агроминимуму, которые Алеша проводил с молодежью.

Обходя поля, Валентина думала о том, как овладеть массивом земли, как стать подлинной хозяйкой пашен и лугов своего сельсовета. Ей ясно было, что в одиночку невозможно справиться с этой задачей, что надо искать какие-то «приводные» ремни, надо формировать свою «армию», способную вести наступление на землю. Поэтому она обрадовалась, когда узнала, что в колхозе есть кружок по изучению агроминимума. Она сама подготовила брата к очередному занятию и научила его несложному способу определения кислотности почвы.

Ее тронуло и позабавило то детское удовольствие, с которым Алеша учился обращаться с пипетками, пробирками и реактивами.

Она задержалась в сельсовете, и, когда пришла в правление, занятие уже шло к концу.

С порога она окинула взглядом бревенчатую комнату с большим покрытым красной скатертью столом. Комната эта показалась ей уютной, и впечатление уюта зависело не от убранства и не от обстановки, а от людей, сидевших здесь. И Фроська, и Татьяна, и хорошенькая Ксюша Большакова, и Лена, и Ясней с Любавой, которые тоже оказались здесь, расположились тесным кольцом вокруг Алеши в свободных, по-домашнему спокойных позах и слушали его с видимым удовольствием и интересом.

«Вот оно, ядро моей будущей «армия», — подумала Валентина, входя в комнату. — Мне повезло. Оно уже создано до меня. Мое дело укреплять и растить его».