Семен Бабаевский - Сыновний бунт

— Да и секретов у меня никаких нету.

— Так-таки и нету? — удивился Антон. — Тогда и раскрывай нам свои карты!

— Что ж вам показать?

Иван смотрел на добродушные, с давно небритой седой щетиной лица Антона и Игната, и ему трудно было удержать улыбку. Его и радовало и удивляло то, что эти незнакомые ему жители Птичьего забрели к нему и так настойчиво просят показать его работу.

— По правде сказать, — заговорил Антон, просяще глядя на улыбающегося Ивана, — нас сильно интересует именно тот домишко, в каком мы вскорости поселимся на жительство.

— К сожалению, пока еще нету такого домишки.

— Нету? — удивился теперь уже Игнат. — Как же так «нету»! А на бумаге? Что это у тебя на столе?

— И на бумаге пока еще одни наброски, — с грустью сказал Иван. — То, что вы видите на столе, — это моя будущая дипломная работа. Да вы присаживайтесь. Вот здесь.

Иван указал на стулья. Кумовья из Птичьего, комкая в руках картузы, охотно уселись. Иван спросил:

— Вы из Птичьего? — Из него…

— Расскажите, как вы там живете-поживаете?

— Это в каких смыслах? — спросил Игнат, искоса взглянув на Антона. — У жизни веточек много. Одна веточка ничего, зеленая, растет, к небу тянется, а другая чахнет, засыхает.

— Ну, а та веточка, какая хатой называется? — спросил Иван в тон Игнату. — Какое у вас жилье?

— Та веточка, правду сказать, сильно привяла и пригорюнилась, — с улыбкой на обветренном лице ответил Антон. — Жилище наше известное — хрестьянское… трудно живем. — Антон зажал в ладони засмоленные, низко подрезанные колючие усы, задумался. — Посуди, Ваня, сам. Я, на старости годов живу при сыне, а кум Игнат — при зяте Леониде. Старики, куда нам деваться! Но у моего сына, а у Игнатового зятя расплодилась своя немалая семейка — по шестеро человек детей. Вот так мы всей артелью и ютимся в одной комнатушке. Летом еще так-сяк, терпимо, потому что спим мы где попало — и в сарае и возле хаты, — а зимой беда.

— Самая горькая суть, Ваня, в том, что мы колхозники, а живем, как те допотопные хресть-яне… Как жили наши разнесчастные деды в грязи да в тесноте, так и мы живем, — пояснил Игнат. — И впереди не было видно никакого просвета. Вот с твоим, Ваня, прибытием малость посветлело, главное, надежда у людей появилась… Вот ты интересуешься и спрашиваешь: а все ли так живут? И я тебе ответствую: зачем все? Не все! Ежели человек выбился в старшие, так сразу у него дело пошло — быстро обстроился. Бригадиры, разные учетчики, кладовщики живут и не жалуются. Ты видал домишко нашего Лысакова? Не домик, а картина! Стоит, каналья, как та скворешня!.. В таком домике рай, а не жизнь. А у колхозника что? Никакого движения. И мы с кумом вполне согласные: такую ненормальную положению надо ломать! Как правильно было сказано, ломать под самый корень! Золотые слова! Ломать старое и воздвигать новое!

— А кто сказал: ломать? — поинтересовался Иван.

— Ой-ой! — Оба кума рассмеялись. — Ты чего, Иван, дурачком прикидываешься? Чего строишь из себя Ивана Непомнящего? — спрашивал Игнат, скаля рыжие, низко стертые зубы. — Будто и не знаешь, кто сказал эти слова? Или выпытываешь, хитрец?

— Не знаю! Честное слово!

— Ой, ой! — И снова дружный смех. — Да ты побожись, Ваня, а мы и тогда не поверим… Антон, поясни ему, ежели он того желает…

— Могу. — Антон не мог удержать улыбки. — Слова те сказал Никита Сергеевич! Вот кто!

— Когда он их сказал? — допытывался Иван.

— А когда был в Журавлях, тогда и сказал…

— Да разве он был в Журавлях?

— Ой, ой! Какой же ты смешной, Ваня! Да ты что, дразнить нас вздумал? — рассердился Антон. — Так мы тебе не дети. Был он! Это все знают. Он же повсюду бывает и к нам на Птичье заглянул…

— Вы-то его видели? — в упор спросил Иван.

— В том-то и беда, что повидаться нам лично не довелось, — со вздохом ответил Антон. — В тот день мы с кумом, как на грех, пошли в Грушовку чоботы покупать…

— Добрые попались чоботы, — пояснил Игнат. — Им и сносу не будет…

— Чоботы купили, а Никиту Сергеевича прозевали, — с грустью в глазах сказал Антон. — Но мой сват Хлобыстаев все до тонкостев нам порассказдл. И как Никита Сергеевич приехал в Птичье и как все по порядку осматривал колхозные хаты. Хлобыстаев все слыхал и все видал и рассказать умеет. Выдумщик — ужас!.. И вот Хлобыстаев нам рассказывал. Войдет Никита Сергеевич в хату, поздоровается с хозяевами, а потом оглядит все жилье, покачает головой и скажет: «Не годится! Ломать! Ломать и строить все заново!» И чтоб в жилищах красота была — вот что сказал. И чтоб для старых людей свой особый домишко был — живи и радуйся, и чтоб никакие внуки не тыкали тебе. Ох, и умные слова!..

— Так прошел он весь хутор, — продолжал Игнат, счастливо улыбаясь. — А разного начальства вокруг него — тьма! И твой батько тут, не отходит, и Лысаков тоже пристроился… И вот Никита Сергеевич подошел к дому Лысакова. Строго оглядел эту скворешню и спросил: чья будет такая красавица? «Моя, Никита Сергеевич, моя, — ответил Лысаков. — Вот живу с семьей… Сам сооружал». Красивый домик, любо поглядеть, говорит Никита Сергеевич. Знать, живешь с семьей, с женой и с детками? Это хорошо… Но почему имеется такой домишко у одного бригадира? Почему нет, таких славных домиков у колхозников? Ить колхозники тоже любят красоту. И поставил нашего Лысакова в тупик. Людей же собралось уйма, все смеются, а Лысаков молчит и кровью от стыда наливается… «Вот что, бригадир, — сказал Никита Сергеевич на прощание, — чтобы тебе не краснеть перед людьми, надо к чертовой бабушке ломать старинушку… Ломать и строить заново. И чтобы красота во всем была!» Так и сказал. — Игнат с любовью посмотрел на Ивана. — Да и что мы все это тебе рассказываем! Ить ты заявился к нам, мы это знаем, по чьему повелению! Э! Молчишь? Знаем, знаем! Нас не проведешь!.. Вот мы, Ваня, и пожаловали к тебе насчет того, чтобы узнать, скоро ли ты вызволишь нас из тех разнесчастных халупок.

— Трудный вопрос…

Иван почесал затылок и умолк. Он смотрел на гостей из Птичьего и удивлялся тому, как эти словоохотливые кумовья так естественно и просто свои мечты, свои желания выдают за действительность и как они поверили в то, что сами же придумали.

— Могу вам показать лишь ту свою работу, которую я готовлю для института, — сказал Иван, видя блестящие, полные надежд и радости глаза стариков. — Ее будут смотреть профессора, ученые, но сперва посмотрите вы…

— Э! — сказал Антон, склонив на правое плечо голову. — Э! Иван Иванович, какой же, оказывается, ты мудрец! Ту свою побасенку можешь поведать детишкам, а мы люди в летах. Ученые будут смотреть — это само собой, а ты нам покажи тот наш домишко. Нам жить в нем…

— Да ты хоть пальцем ткни, где и что будет стоять, — просил Игнат. — Поясни мысленно… Теоретически…