Борис Полевой - На диком бреге

— Где тут у тебя контора? Сядем, все по порядку расскажешь, — сказал парторг.

И в маленьком, отгороженном от цеха кабине-тике Петрович горестным голосом поведал историю взлета и падения пятой автобазы. Вкратце она сводилась к следующему: после его программной речи, ставшей для базы в некотором роде исторической, он, поймав с поличным на краже бензина, выгнал двух шоферов. Выгнал с треском, хотя это были мастера своего дела. Столь суровая мера произвела впечатление. Потом, хорошо уже изучив всех своих людей, все надводные и подводные течения общественного мнения на базе, он отобрал трех мастеровистых и самых отчаянных парней. Они держали в руках всех, кто пришел в гараж, отбыв наказание в местах заключения. Петрович вызвал их к себе и сказал им:

— Что вы за гуси-лебеди, я знаю. Что вы тут до меня и при мне выделывали, — знаю. Повторяю: у закона обратного хода нет. Но ребята вы с башкой, не какое-нибудь там пшено. Агитировать за советскую власть мне вас некогда. Она сама за себя сагитирует. Я вам предлагаю: хотите стать бригадирами смен?.. Ставочки у бригадиров знаете?.. А премиальные, что потопаешь, то и полопаешь. Я полагаю так: не век же таким фартовым ребятам за баранкой сидеть…

— …Я ж, Ладо Ильич, их всех как облупленных вижу, — рассказывал Петрович. — Хорошее слово их шкуру не пробивает. Надо за спесь блатную их как следует дернуть или перед носом сотенной пошуршать… Смейтесь, смейтесь, недаром же нашу базу «родимым пятном» звали. Есть люди, как порошковое молоко, — калорий в нем сколько полагается, а пить противно. А эти — эссенция в неразбавленном виде: пить вовсе нельзя, глотку обожжешь… Так вот сказался им это…

Тройка избранных была поражена сделанным ей предложением. Петрович не торопил. Отправил ребят на линию, а после смены попросил зайти. Пришли еще более настороженные: не разыгрывают ли их, не смеются ли над ними? Кто его знает, этого нового начальника с чем его едят?..

Сели. Сидели молча. Петрович перебирал на столе какие-то бумажки. Не торопил.

— Ну, коли оно всерьез… — осторожно начал один.

— Да что там всерьез, обеими руками голосуем! — сказал другой.

— Обеими руками работать надо, а голосовать надо одной. Понятно? — назидательно произнес Петрович. — Теперь вот вы все трое будете у меня соревноваться как миленькие. Показатели — как у всех людей на базах, а для ваших ребят персональные: ни одной левой ездки, ни одного литра бензина налево, ни одного шухера на линии. Допустил — летишь со всех показателей в сортир, вниз головой. Ясно?..

— Позволь, друг, — остановил Ладо рассказчика, — социалистическое соревнование — дело добровольное. Как же ты им условия ставил?

— Добровольное, это когда люди, а когда это непереваренные филоны, их призывать — все равно что в гроб стучать. А так, какое начали соревнование — ух ты! Не только за своими ребятами, друг за дружкой в оба следили… Тут как-то случилось ЧП, один мне стучит: такой-то со стороны бензин не то выкалымил, не то купил, чтобы показать экономию. Я тому: условия не забыл? В сортир окунем. А тот разошелся: «Голословное обвинение, обелитируй меня, начальник, не то я этому стукачу пером брюхо распишу!» Их ведь, Ладо Ильич, за сердце тронь, гордость в них расковыряй, до души докопайся — золотые ребята, чтоб им сдохнуть! Только бдить надо, ухо востро держать…

— А вчерашнее? — проглотив улыбку, строго спросил Капанадзе.

— А вчерашнее, я считаю, они пересоревновались, а я недобдел… Родимое пятно не прыщик какой — его не сколупнешь, его выжигать надо… Я лопух, сопли распустил: ну как же — первое место… Знамя — это же не жук на палочке. Дай, думаю, ребят порадую, товарищеский ужин им устрою. Сдружились, все с охотой, заработок да премия — густо нынче вышло. Откупили бесколонный зал нашего ресторана «Онь». На столе шампанское да минералку паршивую выставили; все чин чином. Иные из ребят у меня уж оженились — так - те с женами, иные с милыми пришли.

Речи толкают, тосты завинчивают. Один другого нахваливает. Вот тут-то, Ладо Ильич, я и недобдел: пронесли-таки в карманах рабоче-крестьянскую. И в большой дозе. Допустил политическую близорукость…

Петрович горестно покрутил головой. — Тут, друг, не политическая, тут у тебя стратегическая близорукость проявилась. Тактику ты принял правильную, а вот стратегия… — И Капанадзе невольно улыбнулся.

— Напрасно. Вам смешки, а мне слезки.

— Ты рассказывай про сам инцидент.

— Да что инцидент! Вам поди-ка наш новый парторг дядя Тихон по дороге уже все разрисовал. Инцидент, можно сказать, достойный кисти Айвазовского… Уже к концу все и шло, за шапку пора браться, а тут встает один, вроде и не сильно выпивши, и говорит: «А теперь, говорит, за то, чтобы дальше у нас соревнование чистое было. Чтобы баки друг другу не вкручивать. Крапленую карту в кон не кидать». Я радуюсь: вот, мол, какие речи! Попер, мол, капитализм из сознания вон. И как раз тут-то другой бригадир и вскакивает: «На кого намек?» — «На тебя! Ты ж бензин покупаешь». — «Я покупаю?» — «Ты покупаешь». — «Повтори еще раз, ну!» — «И повторю: покупаешь». — «Ах, я, выходит, жулик!» — и хрясь по морде… «Ах ты, гад, на товарищеском ужине, как в шалмане!» Хрясь, хрясь… А остальные, знаете их нрав: не держи, пусть додерутся. Гляжу, в руках уже вилки. Спасибо, мне тут непочатая бутылка шампанского подвернулась. Я пробку вынул — да им в морды, как из пожарной кишки. Ну, помогло, затормозили… А что с того? Вазу разбили? Разбили. Шухер был? Был, Морды друг другу расписали? Расписали… И опять мы не краснознаменная база, а поганое родимое пятно.

Капанадзе смотрел на взволнованного человека и, не очень уж слушая его сетования, думал: «Вот совсем недавно веселым жуликоватым колобком катился по дорожкам жизни, а тут сидит, переживает происшествие, в котором он сам, в сущности, и не виноват». Когда-то, когда усатый механик, только что избранный партгрупоргом, пришел к Капанадзе потолковать о странных методах воспитания коллектива, применяемых начальником базы, Капанадзе посоветовал ему почитать «Педагогическую поэму». Посоветовал полушутя. И вот результат: преображение самого начальника. На глазах меняется человек.

Закончив свое горестное повествование, Петрович вздохнул:

— Считаю, что за все это происшествие я, как кандидат в члены КПСС, заслужил выговор. Только, Ладо Ильич, не исключайте. Мне моя сегодня так и сказала: «Исключат — уйду. Очень мне надо жить с таким окурком!» А она у меня псих-самовзвод — уйдет и не вспомнит.

Толстые губы на круглой физиономии Петровича кривились, выпуклые глаза были полны беспокойства. И пришлось Ладо Капанадзе, вместо того чтобы отчитывать, утешать проштрафившегося коммуниста. Прощаясь, он сказал: