Борис Полевой - На диком бреге

— Александр Трифонович.

Резкий, с легкой хрипотцой голосок показался знакомым. Оглянулся. Его догоняла молодая женщина в кротовом жакете, из-под которого виднелись штаны комбинезона. И не только голос, но и это смуглое лицо, эти карие глаза, этот короткий, тупой, задорный носик и пухлые, капризно сложенные губы тоже были знакомы.

— У меня к вам дело.

— Ну, раз дело, чего же его на улице обсуждать. Вон моя хата, зайдем, поговорим, — ответил он, не без интереса оглядывая ладную фигурку. И тут вспомнил, что девицу эту видел он в больнице, куда она приходила навещать мурластого парня, попавшего туда с ножевой раной. Он сразу насторожился.

— Боитесь, жинка в окно увидит? — карие глаза смотрели на Олеся нагловато и насмешливо. — Так я ж у вас уже была. Пропуск до вас мне Ганна Гавриловна уже выдала. Мы с ней вместе в «домовых» ходим. Я женщина замужняя, серьезная, меня бояться не надо.

— Да как вас хоть звать-то? — спросил Олесь, стараясь подавить улыбку.

— Ах, нехорошо как! С супругом моим надираетесь, а несчастную, которая из-за этого страдает, не знаете…

— Вы жинка Петровича?

— У меня и свое имя есть: Мария… Мария Третьяк.

— Ну, будем знакомы. Мне чоловик ваш много о вас рассказывал.

— Это он любит. Никак не отучу. Про собак не говорил? Ну как же, у него сейчас коронный номер: «На твою жену напали собаки». — «Сами напали?.. Ну, так пусть сами и отбиваются…» Не говорил еще? Значит, давно не встречались… Скажет.

«Ох, лихая бабенка!», — подумал Олесь, чувствуя, как на губы снова выползает глупейшая улыбка:

— Зачем я к вам? Сейчас объявлю. У меня брат Костька, вы с ним в хирургической лежали. Мамочка его еще зовут.

— Он ваш брат?

— А вы думали: милый?..

— Ну-ну! — уже выжидательно произнес Олесь. Все, что он мог вспомнить о пресловутом Мамочке, еще больше настораживало. — Стало быть, брат. Ну и что?

— Возьмите его к себе в экипаж, — вдруг попросила собеседница, и маленькая ее рука в ярко-желтых перчатках поправила кисточки на украинской рубашке Олеся. — У вас уходит помощник. Ведь так? Электрика вы передвинете в помощники, моториста в электрики. Правда?

— Откуда это вам известно?

— Мне все известно. — Карие глаза нагловато посмеивались. — Подсобный у вас мальчишка, он до моторов не дорос. Возьмите Костю в мотористы. — И снова, поправив Олесю воротничок, она умильно взглянула на него. — Очень вас прошу…

За разговором они незаметно прошли квартал, повернули назад и теперь остановились у калитки какого-то дома.

— Так у меня ж экипаж коммунистического труда!.. Коммунистического! — подчеркнул Олесь.

— А что же, по-вашему, в коммунизм по анкете пускать будут? Кто бабка, кто дед, не служил ли в белой армии, есть ли родственники за границей? Состоял ли в других партиях?.. Или все строем, в наутюженных спецовках, с серпом и молотом туда пойдут?

— Так я же в смысле квалификации, — смущенно ответил Поперечный и подумал: «Вот язычок! Недаром все Правобережье его побаивалось».

— А в смысле квалификации будьте спок… Он в заключении не только кондёр в удобрения переводил. Он слесарь — раз. — Она загнула палец. — Он шофер — два, — загнула второй. — Бульдозерист — три, — загнула третий. — Он и среди урок не сявка — медвежатник, самая техническая профессия, — четыре. — И перед носом Олеся замаячила маленькая рука в ярко-желтой кожаной перчатке с четырьмя загнутыми пальцами. — Я бы его к моему на пятую краснознаменную базу определила, да не хочу. У шоферов соблазнов много, а он у меня весь по уши в капитализме еще — это раз. Люди там непереваренные — два… Шофер — крути баранку да крути. Разве интересно? Это три. И никаких перспектив — четыре. — И рука уже с развернутыми пальцами снова убедительно помаячила перед носом Поперечного.

— А почему же именно ко мне?

— Потому что, во-первых, вы мне очень симпатичны. — Собеседница весьма квалифицированно и вовсе не противно для Олеся сделала глазки. — Во-вторых, как говорит мой Петрович, вы даже из этих дохлых «негативов» позитивы сделали. Ну, а в-третьих, сказать? Ну, сказать начистоту?

— Да уж говорите. — Олесь почувствовал, что попадает под обаяние этой шустрой бабенки.

— А в-третьих, в вашем экипаже заработок инженерский, а Костька, я же вам говорила, весь в капитализме. Ему надо перед носом пачку денег потолще повесить, тогда он вперед побежит, темп покажет и в сторону не свернет… Александр Трифонович, ну что вам стоит, ну сделайте это для меня… Сделаете, да?..

— Ладно. Пришлите завтра вечерком вашего братца. Помиркуем. Как его там кличут-то?

— Мамочкой, только не надо. Блатное это. — Мамочка. Вы уж зовите. Константин, Костя. Ладно? — И, встряхнув руку Олеся двумя руками, она заспешила к автобусной остановке, напевая какой-то веселенький мотивчик..

На следующий день, в квартиру Поперечных, где еще ощутительно попахивало штукатуркой, сосновой смолой и откуда новая мебель уже вытеснила складную, столь опротивевшую Ганне, явился Константин Третьяк, по прозвищу Мамочка. Он один занял почти весь малогабаритный диван и, все время трогая рыжую, едва завязавшуюся молодую бородку, философствовал:

— …Деньги, они, конечно, но если ты с головой, их и без «фомки», на законы не наступая, достать можно… Деньги, они везде, была б голова… А только, надоело, хватит! Вон у шурина моего на базе мой кореш Бублик (по одному делу нас с ним когда-то повязали) сейчас баранку вертит. Фарт приличный, фараоны дорогу дают… В «Огнях» морда его была. А я что, недоносок? У меня что, верхний этаж пустует?.. Скучно мне, гражданин начальник! Скучно… А уж если Костьке-Мамочке скучно, стало быть, амбец… Помните, на пароходе? Ладно, сейчас сам расколюсь, скажу по совести. Думал тогда, приеду — и за дело, а вот… Эх, начальник, сыграл бы я тебе. Гармошки нет.

— Баян есть. Сашко, принеси Нинкин баян. — Сашко пошел за инструментом, и когда он выходил, чуть не сбил с ног толстушку Нину, смотревшую на гостя в замочную скважину. — Рыжик, ты чего там прячешься? Войди, познакомься. Это дядя Костя.

— Нина, — чинно отрекомендовалась толстушка, подавая гостю руку. Не сводя с его лица любопытных зеленоватых глаз, она вдруг спросила: — Дядя Костя, а что такое урки? Они как турки, да?.. Они где живут?

— Сонечко, иди сюда сейчас, — донесся из соседней комнаты испуганный голос Ганны,

Лицо гостя вспыхнуло. К счастью, Сашко внес баян, передал его Третьяку, и тот, насупившись, стал отирать рукавом мехи.

— За инструментом уход нужен, — сказал он парню и подмигнул Нине, рожица которой опять показалась, в приоткрытой двери. — А ты, рыжая, слушай, что такое урки и где они живут. — И вдруг запел противно рыдающим голосом: