Борис Полевой - До Берлина - 896 километров

— Вавель вас сейчас уже не интересует, ведь так? — И, снизив голос, как секрет, сообщил: — Самое ценное мы перед войной закопали. Коллекции фарфора, гобеленов, полотна нашего Матейко, остальное гитлеровцы растащили… Просто питекантропы какие-то эти эсэсманы. Гобеленами покрывали лошадей, уникальными мечами кололи лучину. — И еще тише: — Они ведь и всех нас, поляков, хотели истребить и очистить нашу землю для своих колонистов. Увы, это так.

Да, счастье, что этот город удалось сохранить. Мы ехали по средневековым улицам, и спутник нам говорил: пятнадцатый век, шестнадцатый век, восемнадцатый век.

— Вот здесь, пожалуйста, остановите.

Мы вышли, и учитель торжественно заявил:

— Перед вами десятый век. Часовня Феликса и Адауктса. Жемчужина Европы. — И действительно, можно было залюбоваться образцом великолепной архитектуры. Архитектуры строгой и в то же время своеобразной, неповторимой. Здание точно бы летело, устремленное в небо.

Потом старик повел нас в какой-то собор. Мы слышали свои шаги где-то впереди себя, и эхо старательно дублировало наши голоса, будто откликаясь нам откуда-то из-под купола. Отличные скульптуры смотрели на нас, но провожатый все вел вперед, не давая остановиться.

И вот мы оказались в какой-то боковой капелле и замерли в удивлении. Стены капеллы оказались покрытыми… фресками русских мастеров. Те же мотивы, те же извечные евангельские темы, но все такое российское. Будто бы сразу запахло родными лесами и березы зашуршали листвой в чинной полутьме чужого храма. Русские? Откуда? Что? Как?

— Да, да, паны офицеры, это русское. Польские короля были хорошими ценителями искусства, и они, вот видите, пригласили ваших мастеров расписать эту капеллу.

Не знаю, может быть, это и нехорошо, нечестно по отношению, так сказать, к хозяевам дома, но эти стены, расписанные фресками в стиле наших палешан, показались мне самым ярким и самым интересным из всего того, что мы увидели.

Потом мы попросили нашего добровольного провожатого везти нас туда, где держал свой флаг наместник Гитлера в Польше Ганс Франк. Учитель довез нас до здания, украшенного шеренгой массивных колонн. Сопровождать нас туда он отказался: пусть паны офицеры извинят, там не будет его ноги. Простились с ним друзьями.

У здания генерал-губернаторства стоял наш часовой. Вызвали дежурного офицера, показали документы. Он не очень охотно повел нас. "Ничего занятного нет. Контора как контора. Бюрократы как бюрократы, чего там глядеть. А архивы наши смершевцы уже забрали, увезли". Но потом разговорился и рассказал, что удар на Краков был для обитателей этого дома внезапен и что даже сам этот Ганс Франк был вынужден бежать так поспешно, что бросил свой китель с какими-то там фашистскими регалиями.

В штабе фронта ликование и подъем. Наступление развивается весьма успешно. В исключение из правил сегодня подполковник Дорохин согласился сделать очередной разбор не в своей комнате оперативного отдела, а приехать к нам. Штаб фронта расположился теперь в городских домах Ченстоховы, недалеко от Ясногурского монастыря. Нас отлично разместили. У нас есть даже что-то вроде гостиной, так что было где принять друга.

В этот день мы затеяли устроить в честь Дорохина обед. Петры все утро кухарили, и мы угостили нашего гостя на славу. Пели хором и соло. Виктор Полторацкий читал свои стихи. Вообще он у нас поэт, и не только в душе, но и, так сказать, работающий поэт. Пишет мало. Печатает стихи еще меньше. Но в списках стихи его ходят по рукам корреспондентов и пользуются успехом. Сегодня ради гостя он прочел нечто свежее, только что написанное.

О моем рейде в Ясногурский монастырь я рассказал друзьям в самых общих чертах применительно к заметке о спасении иконы, которую направил в «Правду». Зная их острые языки, в подробности по вдавался. Но Николаев оказался разговорчивее. В штабе уже знали о нашей ночной вылазке в церковь, и гость простодушно попросил описать подробности "чудесного преображения". Все навострили уши: "Давай, давай рассказывай, чего там". Пришлось рассказывать. Что будешь делать? Все, конечно, сразу же решили еще до получения информации от Дорохина направиться в монастырь: надо же посмотреть диковинку.

— Поскольку ты знаком теперь с этой дамой, ты нам ее и представишь, — сказал Полторацкий, польщенный тем, что его стихи несколько человек стали переписывать для себя.

— Ой, как интересно, как интересно! — восклицает жена фотокорреспондента Хомзора, Лиля, ефрейтор медицинской службы, миловидная блондинка с пышнейшим бюстом.

В монастырь ввалились всей гурьбой. Я взял слово, что друзья будут благопристойными паломниками, не будут шуметь, войдя в храм, снимут фуражки и смеяться ни при каких обстоятельствах не станут.

Все стали серьезными. Хотя после освобождения города прошло всего несколько дней, не только сам храм, но и двор перед ним был полон пестрой толпой. Столько людей — и городских и сельских — пришли сюда, так что нам буквально приходилось продираться сквозь толпу. Кто-то из павлинов засек нашу группу, и на паперти мы были встречены самим Сикстом. Он смиренно поздоровался, попросил советских офицеров извинить отца-настоятеля, который, к сожалению, нездоров и не может сам встретить таких гостей. Вызвался показать все, что мы пожелаем видеть, познакомить нас с достопримечательностями церквей, с монастырской библиотекой, музеем. Все двинулись за ним. Но естественно, слушали его объяснения вполуха. Храм был набит, как тыква семенами. Шла служба. То пел хор с верхней террасы, то принимались петь все молящиеся. Они то вставали на колени, то поднимались. Над всем этим в свете свечей поднималась икона.

— Отче мних, то есть правдом, что панна клястора Ясногурского может совершать чудеса и менять свой облик? — спросил Крушинский, на этот раз замешав фразу из русского, польского и словацкого языков.

Сикст взглянул на меня и, по-моему, усмехнувшись, с самым смиренным и благостным видом ответствовал:

— Если к ней обращаются с молитвой, верой и любовью.

Теперь вся наша команда смотрела на меня, и я чувствовал, что чертов монах утопил меня в ложке воды. Теперь-то уж не будет границ для розыгрышей.

— Не знал, что наш Бе Эн такой дамский поклонник, — сказал Шабанов. — И ведь не пожалел времени для молитвы и любви.

Словом, потребовались героические усилия, чтобы выбраться из фанатичной толпы поклонников чудотворной иконы, не оскорбив их веры смехом.