Михаил Бубеннов - Орлиная степь

В половине второго по расписанию полагался получасовой перерыв на обед. Почти точно в это время Ванька Соболь вышел на ближний к стану конец загонки. На поворотной полосе в свете фар вдруг оказалась телега с дедом Ионычем и Тоней Родичевой.

Соболь заглушил трактор и выскочил из кабины на землю. Около него тотчас же появился Леонид Багрянов. Вероятно, с непривычки слегка оглохнув от тракторного гула, он закричал, хватая Соболя за грудь:

— Вот это рванули! Догадываешься?

— Сколько же, думаешь, сработали? — спросил Соболь.

— Просто чудо, Иван! За пять часов на каждый корпус по гектару. Три гектара смахнули! Ты понимаешь, значит даже тремя корпусами мы можем давать за смену полную норму. Вот тебе и номер! А если поставим четыре корпуса?

— Не ошибся… без замера-то?

— Чудак человек!

Закуривал Леонид с большим возбуждением.

— Руки-то… — заметил Соболь. — Вроде кур воровал?

— Ужасная работа! — тяжело проговорил Леонид. — Сотни тысяч людей в сельском хозяйстве мучаются по вине нашей техники. Расщепляем атом — и не имеем навесных орудий. Убираем хлеб комбайнами — и ворошим его лопатами. Дичь! Непостижимо! Вот этот плуг… Я вижу его в работе один день, и все его недостатки — как на ладони! Поставь диски на каждый корпус, а не только на задний, и он будет резать целину за милую душу! Дай ему отвал, похожий на долото, и пласт сам будет ложиться на дно борозды. А где же наши конструкторы?

— А ты вот возьми да и напиши куда следует, — предложил Соболь.

— Обязательно! Я этого так не оставлю! Позади раздался, голос Ионыча:

— С зачином вас, робята!

— Спасибо, папаша! — ответил Леонид.

— Ну и дела-а! — удивленно протянул Ионыч. — Ты гляди, какая картина! — Он повел рукой, указывая на рассыпанные в ночной степи, как на морском рейде, бесчисленные огни. — Загудела целина!

Старик тут же отошел к своей телеге, а вместо него из темноты вышла с корзиной и чайником Тоня. Она только второй день видела бригадира, пока еще стеснялась его и потому, несмело остановив на нем свои очи, негромко предложила:

— Подзаправьтесь немного, а то ведь голодно…

На Ваньку Соболя она не взглянула.

— А что у вас? — мягко спросил ее Леонид.

— Ка-аша! — Тоня виновато улыбнулась. — С молоком.

— А из колхоза так и не привезли ничего?

— Не привезли…

— Утром поезжайте в Лебяжье и требуйте мясо, — сказал Леонид. — Скажите председателю: раз отощалых овец и телок нельзя резать, пусть режет свинью! Он ведь должен знать, что при такой работе нельзя без мяса.

— А свиней не разрешают резать.

— Кто не разрешает? — Закон…

— Кормить надо людей, которые работают! Вот закон всех законов! — возвысив голос, проговорил Леонид. — Объясните ему, Тоня, что если плохо кормишь рабочих людей — они плохо работают. — И мрачновато добавил: — Давайте кашу. Ослаб что-то…

— Я одним ружьем снабжал бригаду лучше, — заговорил Соболь в надежде, что Тоня невольно подтвердит это, невольно вспомнит о последней встрече в степи, и тогда наступит конец их размолвке.

Но Тоня молча загремела посудой…

Когда Тоня уже собралась к двум соседним тракторам, только что вышедшим с загонки, Соболь понял, что она так и уйдет, не сказав ему ни слова, и не мог больше терпеть.

— Торопишься? — спросил он ее с обидой в голосе.

— А как же? Всех накормить надо.

— Всех-то даже кашей кормить не стоит.

— Кого же мне прикажешь обделить?

— Известно, тех, кто почти не работал.

— Это ты о Зарницыне?

— Хотя бы и о нем!

— Ему последнему — со дна, — ответила Тоня, сухо усмехаясь в темноте. — Одно масло.

— Торопись тогда, подмасливай! — не сдержав себя, с ненавистью посоветовал Соболь, тут же кляня себя за свое грубиянство.

— Обрежь себе язык, — тихо, но слегка дрожащим от обиды голосом ответила Тоня. — Может, человеком станешь… — И зашуршала сухой травой, но через минуту, сдержав шаг, добавила из темноты: — Больше не лезь мне на глаза, слышишь?

Берясь за алюминиевую миску с кашей, Леонид пожурил Ваньку Соболя:

— Зачем же ты обижаешь девушку? Нехорошо.

— Заслужила! — процедил Соболь сквозь зубы.

Леонид уже знал все о Соболе и потому, отведав каши, глянув в его сторону, спросил:

— Значит, изменница? Точно знаешь?

— Точно. Изменница, — ответил Соболь после небольшой паузы и отодвинул свою чашку. — Нет, не лезет в горло. Как подумаю, что сейчас она пойдет к нему, в глазах темно. Сам не свой! Он, стервец, поет перед девками, как соловей, а они, известно, дуры, развесят губы!

— Но ведь говорят, она долго ждала? — спросил Леонид.

— Ждала.

— А приехал — сразу изменила?

— Хлюстов появилось много, — пояснил Соболь.

— А может, ты сам изменился за два года, стал другим? Увидала, что ты другой, и разлюбила… Может так быть?

— Не может! Я все такой же, каким был!

На удивление Соболю, Леонида все это не удовлетворило, и он, раздумчиво пожевав губами, через минуту заговорил опять:

— Ну, а если она встретила человека, который неожиданно, против ее воли, понравился ей больше, чем ты? Ты ведь не можешь сказать, что ты лучший на свете?

— А чем он лучше меня?

— Но ей, вероятно, так кажется…

— Пусть крестится, если ей кажется!

Все было выяснено, но Леонид, не щадя Соболя, после некоторого раздумья вновь коснулся его раны. Он спросил, не глядя на Соболя:

— Что ж она… клялась тебе в верности?

— Не клялась, а про любовь говорила, — сверкнув зрачками, с некоторым раздражением ответил Соболь.

— Ну и что же?

— Сказано — зарублено!

— Навечно?

— До гроба!

Последние слова Соболь выпалил в горячке и тут же выскочил из кабины. Он был и удивлен и рассержен тем, что бригадир затеял неприятный разговор. Ваньке Соболю, конечно, невдомек было, что бригадир не из простого любопытства проявляет интерес к его горю.

Этот разговор помог-таки думам Леонида вырваться на волю. «Но как же это случилось? — тоскливо, с болью в душе думал Леонид, прислушиваясь из кабины к тому, как Соболь возится с ключами у мотора. — Как я мог не заметить! Чудно!.. Ведь таращил же на нее дурные глаза. А что в ней особенного? Подумаешь, цаца! Веселый ветерок в юбке! — К душевной боли у Леонида быстро примешивалось раздражение. — Нет, сама виновата, сама… Это нечестно — вставать на дороге! — Перед мысленным взором Леонида вдруг встала Хмелько, освещенная солнцем, в мелком карагайнике, и Леонид, сжав кулаки, начал горячо и грубо выговаривать ей в глаза: — Да, это нечестно! А. раз нечестно, пеняйте на себя. Я не желаю быть в ответе за ваше счастье!»

Вскоре после перерыва Ванька Соболь, выскочив дальше, чем надо, на поворотную полосу у Лебединого озера, вдруг попал на небольшое, но хлябкое, засоленное пятно. К этому моменту ревность окончательно растравила Ваньку Соболя. Он подозревал, что Тоня все еще у Кости Зарницына, и его разгоряченное воображение, не зная удержу, рисовало перед ним самые невыносимые картины ее измены. И вот, когда трактор начал буксовать, распаленный до белого каления Ванька Соболь, подчиняясь кипевшему в нем желанию беспощадно расправиться со всем, что преподносит ему немилая судьба, стал остервенело, раз за разом бросать его вперед, не чувствуя, как он, прорвав дерн, уже врезается в землю. Когда ше Соболь опомнился и понял, что натворил, было уже поздно.