Всеволод Кочетов - Секретарь обкома

— Нет, Юлия Павловна, нет, — повторил Владычин.

— Ваша воля. — Юлия усмехнулась, повела плечом. — Может быть, кефиру принести из холодильника?

— Юля!

— Софочка, не воспитывай меня хотя бы при посторонних. — Юлия ушла в свою комнату и больше не появилась, как София Павловна ее ни упрашивала.

Василий Антонович сказал, неслышно для других:

— Соня, брось с ней возиться. Ничего же у тебя не получится. Истерия. Следствие неустроенной личной жизни. Как ты не понимаешь!

После чаю, после долгого курения и новых разговоров Владычин и Черногус собрались уходить. Они благодарили Софию Павловну, справлялись, чтб с Юлией Павловной. «А, голова разболелась? Очень жаль. Большой ей привет, самые лучшие пожелания».

Василий Антонович пошел провожать на улицу, до угла. Он долго смотрел им вслед. Черногус держал Владычина под руку и что-то горячо ему говорил. Они останавливались, и тогда Владычин брал Черногуса за лацканы его старомодного пиджака и, в свою очередь, что-то говорил, не менее горячо.

Суходолов предложил сыграть в карты. Василию Антоновичу играть не хотелось. К столу подсела София Павловна, которая считала, что если ты пригласил гостя, то его желания для тебя закон, ты обязан всеми средствами его занимать и развлекать. Суходоловы и она играли втроем. Василий Антонович лежал в кабинете на диване. Нет, думал Василий Антонович, Владычин по отношению к Николаю совершенно непримирим. И, конечно, он прав, да, прав. Николаю надо уходить, Николай должен освобождать место для другого, более энергичного, более современного. Теперь он хорош только за столом, хорош для совместных воспоминаний о минувшем, для лирики, а не для трудовой прозы. Как сам-то он этого не понимает, как не догадывается подать заявление, зачем ждет, чтобы ему сказали об этом другие?

Лето проходит всегда удручающе быстро. Думать о нем, готовиться к нему начинают с осени, когда полетят листья с деревьев, когда по голой земле, с которой собран урожай, ударят первые затяжные, холодные дожди. Люди смотрят сквозь мокрые стекла на улицу и думают: что ж, — октябрь, ноябрь, а там уже и зима, а в марте солнышко начнет пригревать. Проходят октябрь и ноябрь, — остается дотянуть до Нового года, а там… Ну ещё крещенские морозы, послабее — сретенские; ну февраль снегу подсыплет, зато март подберет! И вот так живет человек, день за днем ожидая этой благодатной поры — весны, а за нею и лета. Древние люди, наши диковатые предки, расставаясь с очередным уходящим летом, не на жизнь, а на смерть биясь с природой в глухие зимние месяцы, всегда боялись, а вдруг-де новая-то весна, новое лето и не придут. Всеми силами задабривали они своих деревянных и каменных богов, в страшные дни предвесеннего ожидания приносили им в жертву все лучшее, что удалось сохранить зимой. Но зато, когда боги, приняв жертвы, вняв мольбам человеческим, посылали на землю теплый весенний апрель, тут-то начинались великие гульбища в благодарность добрым богам: весна пришла, значит будет и лето!

Да, вот так, ждем его, желанного лета, когда и природа и человек сбрасывают сковывающие тесные одежды, дышат полной грудью, легко и вольно; ждем, а лето проносится курьерским поездом мимо полустанков: громыхнули колеса на стрелках, мелькнула красивая девушка на пригорке, помахала вслед рукой, не успели вы разглядеть девушку, уже и нет ее.

Так прошел сенокос в области. Постояли, постояли среди лугов веселые молодухи-копны, с которыми, рвя с них платки и задирая подолы, наигрались теплые июньские ветры; постояли, да и легли в молчаливые, бурые стога, будто состарились и стали подобиями сгорбленных строгих бабушек. Так прошли жатва и обмолот — веселая, шумная пора, когда день и ночь рокочут моторы комбайнов и тракторов, скрипят колеса подвод и стучат молотилки. Посеяли озимые. А вот уже и пора силосования, копки картофеля, рубки капусты..

Василий Антонович снова надел свое черное кожаное пальто со следами споротых петлиц на острых углах воротника, снова ездят они вдвоем с Бойко на вездеходе-газике по районам, по селам области. Мелко секут силосорезки сочную зелень кукурузы, гонят измельченную массу по трубам в силосные башни, в силосные ямы и траншеи; плотно утаптывают ее там слой за слоем женщины и мужчины в резиновых сапогах. Мелькают в полях железные пясти тракторных картофелекопалок — когтистые пальцы разворачивают ещё не уплотненную дождями податливую землю, выбрасывают из нее желтые, что янтарь, или розовые, будто утренняя заря, увесистые клубни. Картофель в ворохах, картофель в мешках, в кузовах машин, под навесами, в сараях, в ямах, в хранилищах — всюду. «Второй хлеб» дал урожай отличный.

Завернули в колхоз «Озёры». «Третьяковская галерея» закрыта на замок, — люди в поле. Председателя-живописца тоже нашли в поле; маленький, рыженький, он путался в просторном, не по росту, плаще из черной клеенки и на чем только свет стоит, и так и этак, костил тракториста, который заехал на участок белокочанной капусты.

Переправляясь через реки то по мостам, тона паромах, огибая болота, вместе с Бойко, на утренних и на вечерних зорьках они не раз слышали ружейную пальбу.

— И что вы не охотник, Василий Антонович! — высказывался Бойко. — При таком видном положении, как ваше, охота — самый спорт.

— А когда же я буду заниматься этим спортом, как ты считаешь, Роман Прокофьевич?

— Ну, Василий Антонович, и сказанули же вы! Какой, извините, нахал станет проверять, куда на день или на два уехал первый секретарь обкома? Первый! Подумать только. Мало ли у него государственных забот.

— Эх, и погулял бы ты, я вижу, если бы избрали тебя секретарем обкома!

— Да уж не растерялся бы, Василий Антонович!

В селе Хромые Гуси встретили Сергеева. Председатель облисполкома тоже путешествовал по области в газике-вездеходе. На ногах у него были болотные сапоги с раструбами.

— Как мушкетер! — сказал Василий Антонович. — Шикарные чоботы.

— Охотничьи, — объяснил Сергеев. — Я и ружьишко захватил, Василий Антонович. Да только стрелять некогда. Сам же знаешь, как с вывозкой у нас. Зерно ещё не все вывезли. А про картошку, про овощи и говорить неохота. Транспорту поджилки рвем. Сейчас смотрел, как машина из ямы вылезала. Хорошая трехтонка, сильная. А вся дрожит, бедняжка, от натуги. Того и гляди, думаю, оторвется передок, уйдет один по дороге, а кузов так и будет в яме зимовать.

— Не зря же я говорю о дорогах. Не пойдет у нас дело без дорог, Иван Иванович.

Время было вечернее. Остались в Хромых Гусях ночевать. Вместе с колхозниками смотрели в клубе кино — глупую, сентиментальную иностранную картину.

— Кто их покупает, такие? — спросил Сергеев.

— Во всяком случае, не я, — ответил Василий Антонович.