Сабир Азери - В тупике

— Муртуз-муаллим, я уже и третью главу написал… Если вы прочитали вторую…

— Не спеши, сынок, не спеши. Наука не уважает поспешности, она любит глубину, всесторонность исследования. Ладно, обо всем об этом мы с тобой попозже поговорим. Написал — и хорошо сделал, прочитаю и третью. А пока у меня к тебе небольшая просьба. — Кафар при этих словах опустил глаза, уставился в землю. Его даже пот прошиб от злости. — Ты ведь слышал сейчас: мы перец купить забыли. А без перца — и салат не салат, а, сынок? Клянусь богом, что касается меня, то я бы вполне и без салата обошелся, но вот руководитель сына… он просто обожает этот салат; если на столе не будет салата — считай, все застолье насмарку. Съезди-ка давай в Сумгаит, купи два три кило перцу.

— Куда его столько? — проворчала жена. — Хватит и килограмма, он на следующий день уже совсем не тот…

— Ладно, килограмм купи. Жена, дай Кафару корзину и денег не забудь.

Кафар покраснел.

— Не надо ни денег, ни корзины. На базаре полно бумажных кульков. — Кафару не удалось скрыть раздражение в голосе.

— Хорошо, езжай тогда скорее, уже двенадцатый час. Ты знаешь, как доехать до Сумгаита? Вон там, видишь, люди на остановке автобуса стоят? Очень удачно получается: один из этих автобусов заворачивает в Новханы; сейчас вернется, на нем и уедешь.

Кафару хотелось бежать, как можно скорее оказаться подальше отсюда; но бежать было трудно, ноги вязли в песке. «Босиком бы, — подумал он, — босиком по песку быстрее». Он бы и разулся, если бы не знал, какой раскаленный сейчас песок, если бы не жаль было носков…

После ухода Кафара дочь Кестебека сразу заскучала, сказала отцу сердито:

— Нехорошо ты поступаешь! Машина в гараже, а ты чужого человека на базар гонишь. Он же тебе не мальчишка, взрослый уже мужчина, да еще и с характером…

— Не суй нос не в свои дела! — рассердился Кестебек. — Когда я для него стараюсь — это хорошо или плохо? Ты что думаешь, легко кандидатом наук стать? Когда-то и со мной поступали точно так же. Да у меня еще совесть есть, я еще его не сильно мучаю…

Девушка надела на голову сомбреро и ушла в глубь участка, к виноградникам. Она шла, подпрыгивая, чувствовалось, что песок обжигает ей ноги…

…Добравшись до Сумгаита, Кафар направился прямым ходом не к базару, а на автобусную станцию. А оттуда с первым же автобусом домой, в Баку.

«Нет, ну надо же, до чего обнаглел! Машину ему жалко, своего сына ему жалко — съезди, Кафар, за перцем! Ну, не волнуйся — привезу я тебе перец, а потом, как всегда приготовлю шашлык, а потом ты, как всегда, будешь хвастать перед гостями: чувствуете, какой я вам шашлык замечательный приготовил! Нет, хватит! Прошли те времена! Пять лет терпел, пять лет вел себя, как последний дурак. Да, я твой аспирант, но не слуга же! Плевал я на эту науку, если ученым надо таким образом становиться! Что я, умру, что ли, с голоду, если кандидатом не стану? Руки-ноги у меня есть, глаза есть, голова на плечах, как-нибудь своих детей прокормлю… А интересно бы посмотреть: гости Кестебека уже, наверно, пожаловали. Да, пожаловали — второй час. Он сейчас, наверное, готов от злости лопнуть. Ну и пусть лопается! Если есть бог — пусть Кестебек лопнет от злости! Не-ет, больше уж я к нему не вернусь… Вот только что я теперь скажу Фариде? Что на работе скажу?»

Впрочем, что скажут сослуживцы, волновало его сейчас меньше всего — им, пожалуй все равно, даже лучше будет, если Кафар останется таким же, как они все.

Но с Фаридой все вышло совсем не так, как ему представлялось. Он терзался, не знал, как ей сказать обо всем, но она сама же и избавила его от этих мучений…

…Как-то вечером к ним нежданно заявилась соседка Гемер-ханум. Собиралась к кому-то на свадьбу, и вдруг, когда надевала совсем новое платье, сшитое специально к этому дню, разошелся на рукаве шов. Конечно, платьев у нее хватает — это она повторяла с особой гордостью не один раз, — но ведь она уже обещала подругам, что будет сегодня именно в этом, фиалковом платье…

Гемер-ханум была так убита — казалось, будто она оплакивает чью-то безвременную кончину. Фари-да, сразу все поняв, начала жаловаться на головную боль: «И собственные-то мои клиентки давно уже ждут — одной платье обещала, другой, а сама ничего делать не могу — так голова болит». Гемер-ханум чуть не на колени рухнула перед ней.

— Заклинаю тебя жизнью твоих детей, дорогая, только выручи меня. Я знаю, ты на меня в обиде, но, клянусь аллахом, я к тебе перестала ходить только потому, что одно время болела сильно. — Фарида насмешливо посмотрела на нее, и Гемер-ханум запнулась. — Не веришь? Я так долго валялась с больными почками, что муж, пожалев меня, сам нашел какую-то портниху. Она ко мне прямо домой приходила.

Ну, и Фарида не упустила случая поддержать свою портновскую марку.

— А-а, так ты что же, думаешь, из-за этого я на тебя могла обидеться? Да у меня и так от заказчиц отбоя нету!

— Конечно, конечно, дорогая, за такой портнихой, как ты, клиентки должны табунами ходить. — Гемер-ханум говорила, а сама все поглядывала на часы. — Ну выручи, родная моя, выручи.

— Ладно, что поделать, — притворно вздохнула Фарида. — Мы ведь все-таки соседи, не могу же я соседке отказать.

Гемер-ханум достала из сумки пачку двадцатипятирублевок.

— Бери сколько хочешь, считай, что шьешь мне новое платье, только сделай!

— При чем тут деньги! Я не из-за денег. — Фарида с силой вырвала платье из рук Гемер-ханум.

— Да нет, что ты, Фарида, клянусь богом я не поэтому… Просто каждый труд должен быть оплачен… Все равно бы ведь заплатила — не тебе, так другой.

Фарида примерялась к рукаву, а сама все думала: «Ишь, как соловьем разливается. Верно говорят: проклятая нужда — она и царя заставит к нищему обратиться… Вот так вот — заставила я тебя умолять, а ведь могла бы ты и раньше об этом дне подумать!»

Фарида раскрыла швейную машинку и, когда сердито просовывала платье под лапку, зацепила иголкой, вытянула на платье петлю. В другое время Ге-мер-ханум вышла бы из себя, но сейчас она предпочла покрепче держать язык за зубами.

Наконец «Зингер» завел свою мягкую ровную песню.

Кафар давно заметил: какой бы злой, какой бы раздраженной ни была Фарида, стоило ей сесть за шитье, как уже через пять минут лицо ее добрело, разглаживалось, глаза начинали светиться радостью…

Он однажды сказал ей об этом. «Ты прав, — согласилась Фарида, — каждый раз, когда я сажусь шить платье, мне кажется, что шью свой подвенечный наряд. Вот сейчас сошью, надену и пойду к жениху…»

Фиалковое платье было приведено в порядок. Как ни пыталась Гемер-ханум на радостях расплатиться с Фаридой — та стояла на своем: не за что тут брать деньги, она оказала услугу по-соседски. Гемер даже было оставила двадцать пять рублей на столе, но Фарида тут же сунула деньги обратно ей в сумку. Наконец Гемер-ханум сдалась. «Ну ладно, — сказала она, — я твоя должница. Большое спасибо, Фарида, не забуду твоей доброты».