Сабир Азери - В тупике

Вместе с Гасанагой вернулся к машине и шофер, прогуливавшийся между могил. Глаза Гасанаги были сухими, ненавидящими, лицо мрачным.

— И что за существо такое — человек?! Только попав на кладбище, мы и вспоминаем, что есть на свете смерть. — Видно, шофера от одного вида кладбища потянуло на разговоры; он ехал совсем медленно. — Есть люди — думают, наверно, что вечно будут жить на свете. За все хватаются. Конь его налево несет, направо, а он только во все стороны шашкой сверкает. И не думает даже, что и его ждет смерть, что все на свете свой конец имеет!

Ни Кафар, ни Гасанага не отозвались, и шофер замолчал. Теперь он прибавил было скорость, но тут же и скинул ее — на кладбище появилась новая похоронная процессия. Впереди съезжала вниз грузовая машина. В кузове ее стояло трое или четверо молодых парней. За грузовиком следовало множество легковых машин. К антеннам, к боковым зеркалам машин были привязаны траурные черные ленты.

Когда похоронная процессия миновала их, шофер вздохнул:

— Вот и еще одного повезли… Да, только на кладбище человек и вспоминает, что всех нас ждет смерть, а в другое время никто о ней и не думает! Я вот — каждый раз на кладбище даю себе слово, что всегда буду о ней помнить, а как увижу свадьбу, веселье, музыку, танцы — тут же и забываю… — Видя, что пассажиры упорно не хотят вступать в разговор, он, словно подводя черту, пожал плечами. — Поразительное все-таки дело…

И резко увеличил скорость.

Полный решимости, он вернулся домой, совсем забыв о том, что сейчас день, что Фарида еще на работе. Не было и Чимназ — дома оказался один Махмуд — тоже собирался куда-то, гладил на веранде свои брюки, что-то напевал про себя. Он весело посмотрел на отца, но тут же лицо его стало тревожным.

— Ты что, плохо себя чувствуешь? Кафар улыбнулся через силу.

— Н-нет…

— Что-то ты бледный… Смотри, папа, и дрожишь весь. Тебя что, знобит?

Подчиняясь внезапному порыву, Кафар обнял сына и неожиданно для себя сказал то, что давно уже было у него на языке:

— Сынок, эх, сынок! Только ты меня и понимаешь в этом доме. Тоже не до конца, но понимаешь…

И Махмуд, как маленький, прижался к отцу.

— Папа, у тебя такой озноб… — пробормотал он.

— Да? Может быть. Но это ничего, это, наверное, от свежего воздуха… Слишком долго для первого раза пробыл на свежем воздухе. Два с лишним месяца провалялся дома… И вообще, знаешь, устал я что-то очень. Пойду, пожалуй, прилягу, и все пройдет.

Он и впрямь собирался лечь, но один вид опостылевшей за два месяца постели наводил такую тоску, что он предпочел присесть рядом с кроватью на стул. Отсюда, из спальни, он слышал, как зазвонил телефон, как Махмуд счастливым голосом закричал кому-то в трубку:

— Да, да, конечно, иду! — Потом он вошел к отцу. — Папа, меня тут… t товарищи… в кино приглашают, ты не обидишься, если я пойду, а?

Кафар посмотрел на его сияющее лицо, усмехнулся про себя: «Товарищи!»

— Иди, конечно. Не сидеть же дома в такую жарищу…

Махмуд переоделся и убежал, а он, тяжело опираясь на трость, прошелся из комнаты на веранду, потом обратно; его так и тянуло к окнам — в нетерпении поглядывая на тупик, он ждал Фариду.

Время тянулось нестерпимо медленно, болели отвыкшие ходить ноги, но все равно он был полон какой-то горячей, злой энергии — сейчас, именно сейчас он должен что-то делать, что-то предпринять.

«Вот, значит, ты как со мной, Фарида-ханум? — Ему хотелось крушить все вокруг, кричать в голос. — Стало быть, ты все эти годы хранила в сердце своего ювелира! Значит что же —.жила со мной, а сама всю жизнь раскаивалась в том, что развелась с ним?! Ай, молодец, Фарида-ханум! И я-то, главное, ни о чем не подозревал! Думал… Нет, ты и Джабара своего не любила, врешь! Ты любила его деньги, мечтала о его золоте! Будь и я так же богат, вряд ли бы ты вспомнила о Джабаре, вряд ли захотела бы на том свете быть к нему поближе! Да, да, Фарида-ханум! Так оно и есть на самом деле! Никого ты никогда не любила — только деньги, деньги, деньги!..»

Перед глазами стояла какая-то пелена, Кафар поискал свои очки — их нигде не было. Тогда он открыл шифоньер, поискал в карманах пиджака. Но вместо очков в руки ему попали два лотерейных билета. Однажды кассир дал ему эти лотерейные билеты вместе с зарплатой — не было мелочи, вот и сунул он вместо мелочи два тридцатикопеечных билета, да еще при этом и пошутил: возьми, мол, на один «Волгу» выиграешь, а на другой — тысячу рублей, чтобы машину украсить…

Он тогда сгоряча чуть было не выбросил их, но прочел на обороте, что может проверить билеты До конца года, и сунул их в карман пиджака. Тираж уже прошел. Интересно, выиграли они, нет?..

Положив билеты на прежнее место, он снова подошел к окну. В тупике было все так же безлюдно, только иногда мелькали у самого въезда торопливые прохожие и тут же скрывались из вида. Первый человек, который за все это время свернул в тупик, был сын академика Муршудова, Малик; он осторожно покосился в сторону их дома и юркнул в свою дверь.

Странно, при виде Малика ничего не шевельнулось в душе Кафара; ему даже смешным показалось: чего это парень так опасается? Впрочем, сейчас Кафар был безразличен ко всему на свете, кроме одного — кроме Фариды. Скорее бы она пришла, скорее бы он смог выложить ей все, что накипело на сердце, а там — будь что будет!

Наконец в тупике появилась и она Тяжело переваливаясь, Фарида, видно, шла с базара — в каждой руке у нее было по большой, доверху нагруженной покупками корзине.

Он сдержал себя, с нетерпением поджидая, когда она разгрузит корзины. Настроение, судя по всему, у Фариды было отличное — ну еще бы, готовилась принимать гостей, да еще по такому радостному поводу. Покончив наконец с покупками, она опустилась на стул и только тут обратила внимание на него.

— Ты что это хмурый в такой радостный день? Мне кажется, ты должен сегодня танцевать от радости.

— Помнишь, я лежал вот тут больной, а ты на поминки ходила? Ну, еще целую неделю потом из траурного платья не вылезала, помнишь?

— Конечно, помню, в чем дело! — Пухлые щеки Фариды вдруг дрогнули, и только сейчас она обратила внимание, что муж бледный как полотно, без кровинки в лице. — Ну, так что из того?

— Кто, ты говорила, тогда умер?

— Ты спросил — я тогда же тебе и ответила.

— Нет уж, будь добра, скажи еще раз — кто тогда умер?

— Ну, сотрудница… девушка, молодая… А что? Что это тебе приспичило вдруг из себя следователя изображать? Что ты меня допрашиваешь! Или это твоя благодарность за все те муки, что я из-за вас всех принимаю?!

Голос Фариды дрожал, как будто она и впрямь негодовала. Кафар вдруг понял, что все то, что говорил ему сегодня Гасанага, — это все правда. Холод-нос безразличие вдруг овладело им. Он был сейчас так спокоен, что даже сам поразился этому. И глядя в ее широко раскрытые, полные страха глаза, Кафар понял, что больше ничего, кроме презрения, к ней не испытывает, что больше она ему не жена, и никакая сила на свете не заставит его жить с ней под одной крышей… Словно сидела перед ним совершенно посторонняя женщина, с которой он по какой-то страшной случайности оказался рядом…