Валерий Брумель - Не измени себе

Вскоре в Дятловку прислали еще двух врачей, кожника и терапевта. Я сразу вздохнул свободнее. К тому времени я перевез: к себе всю семью — мать, трех братьев и двух сестер.

По-прежнему я много работал. Болезни не иссякали, как сама жизнь.

Однажды теплой летней ночью, уставший больше обычного, я возвращался на своей телеге домой, Вокруг было очень тихо, лишь звенели цикады и поскрипывали колеса. В мире царили покой и благополучие. Я подумал:

«Как все обманчиво… Каждую секунду в природе кто-то умирает или заболевает, а мы этого не чувствуем. Ведь постоянно идет война! Людей без устали косит смерть. Против нее не протестуют в газетах, на митингах, по радио, а между тем самые кровавые бойни крестоносцев, инквизиция и даже Гитлер — ничто по сравнению с будничной войной смерти, которая не прекращается на протяжении тысячелетий. Как с этим справиться? Видимо, никак… Тогда зачем нужен я? Чтобы, как Сизиф, бессмысленно вкатывать камень в гору?»

Рано утром, опять не выспавшийся, я отправился по очередному вызову. Только-только из-за края земли поднялось наше светило. Его свет залил все вокруг, пробуждая жизнь. Подул теплый свежий ветер, зашевелились травы, вовсю засвиристели птицы. Я ехал к мальчику, у которого начался острый понос.

И вдруг я обрадовался… Себе… Что есть я! Что, как я, существуют еще тысячи людей, которые сейчас тоже к кому-то едут. На помощь…

«Да, — сказал я себе, — я не успеваю излечить одну болезнь, как сталкиваюсь с другой. Да, люди беспрерывно умирают и рождаются. Да, гибнут и вновь возникают планеты и созвездия. Вся вселенная пульсирует в четком ритме. Даже наше сердце. Что такое Сизиф? Он простейший механизм. А я живое существо, наделенное гибким и добрым разумом. Он не исцелит душу Тани и не спасет меня, как фельдшер, от смерти. Ему все равно. Он просто тупо и бессмысленно тащит в гору камень. Без меня же, Человека, никогда не родится новое качество нашего Мира».

Стоял сентябрь. Непривычно солнечный, яркий. Я неотрывно глядел в иллюминатор самолета на незнакомую землю.

Странно — одно сознание, что я скоро ступлю на землю Италии, придавало всему Окружающему совсем иную окраску.

Воздух казался неестественно прозрачным, облака легкими и невесомыми, море пронзительно голубым, было ощущение какого-то надвигающего чуда. Я сидел в кресле новейшего лайнера, мчался с огромной скоростью навстречу сказочной стране, знал, что через полчаса увижу ее воочию, радовался, как ребенок, испытывая глубокое удовлетворение, что так удачливо складывается моя жизнь.

Тут же, в самолете, переводчик нашей команды зачитал выдержки из итальянских газет, касающиеся Олимпиады, в частности несколько прогнозов о возможном победителе в состязаниях по прыжкам в высоту. Всюду пестрели фотографии Ника Джемса, журналисты не скупились на эпитеты; «бесспорный фаворит», «непревзойденная звезда», «русским понадобится еще много лет, чтобы отобрать у американцев пальму первенства в этом виде», «Ник Джемс в идеальной спортивной форме» и тому подобное.

Сам Ник Джемс высказывался еще хлестче:

«В Рим я прилетел для того, чтобы получить давно причитавшуюся мне золотую медаль олимпийского чемпиона… Русским придется с этим смириться».

Скачков поинтересовался:

— Что ты об этом думаешь?

Я неопределенно ответил:

— Посмотрим… А вообще, на его месте я бы еще не то написал!

Тренер усмехнулся:

— По замашкам вы два сапога пара!

Он ошибался. Особого стремления победить я еще не испытывал. Наоборот, Олимпиада, какие-то прыжки… — все показалось мне вдруг посторонним, словно я не имел к этому никакого отношения и в олимпийскую команду попал лишь для того, чтобы увидеть Италию. Я настроился удивляться и восхищаться этой чудесной страной.

Сойдя с трапа лайнера, я тотчас принялся это делать.

— Смотрите, — восклицал я, — какой грузовик красный!

Через некоторое время я кричал:

— Собака, собака! Глядите, как интересно!

Я увидел здоровенного дога, привязанного к велосипеду, который спокойно бежал за своим хозяином в бесчисленном потоке автомобилей.

Мои товарищи помалкивали, некоторые снисходительно улыбались — они уже не раз бывали в Риме. Когда мы сели в автобус, Скачков негромко сказал:

— Ты потише бы…

Я ничего не мог с собой поделать — все мне нравилось. Дома, люди, улицы, легковые машины, даже крошечный магазинчик, который привлекал к себе внимание тем, что из его окна непрерывно вылетали наружу мыльные цветные пузыри.

Более всего я был доволен тем, что я смогу разговаривать с самими итальянцами. И не только с ними. Я знал, что в Риме будет полно иностранцев, и прихватил с собой три туристских разговорника — английский, французский и итальянский.

Как только нас разместили в одном из коттеджей олимпийской деревни, я, быстро умывшись, сразу отправился в город.

У дверей я столкнулся со Скачковым.

— Куда?

— В Рим!

— Еще успеешь, — сказал он. — Завтра будет экскурсия, осмотришь город вместе со всеми.

Я улыбнулся:

— Нет, до завтра я не вытерплю. А потом, я не люблю с толпой ходить!

— И все-таки я тебе не советую.

— Почему?

— Во-первых, с дороги не мешает отдохнуть. Во-вторых, на тебя начнут коситься. Первый выезд за границу, и сразу такой самостоятельный.

— Кто будет коситься? — спросил я. — Вы?

Скачков досадливо передернул плечами:

— При чем тут я? По мне, ходи где хочешь, лишь бы режим не нарушал. Но есть руководитель всей команды…

— Чепуха! — сказал я. — В вас просто старая закалка говорит!

Скачков понял, что меня не остановить, оглянулся по сторонам, тихо сказал:

— Если так не терпится, езжай. Только я тебя не видел и никуда не отпускал, понял?

— Да.

— И через четыре часа ты должен быть на месте, — строго сказал Скачков, — состоится общее собрание команды.

Олимпийская деревня находилась за городом, в Рим я поехал на автобусе.

Оказалось, что без подготовки с помощью разговорника общаться невозможно. Все куда-то торопятся, а тебе подолгу надо отыскивать то или иное слово. Все мои попытки заговорить или что-либо узнать заканчивались тем, что итальянцы вежливо улыбались мне, с сожалением разводили руками и шли дальше.

— Колизей? — спрашивал я. — Где у вас тут Колизей, синьор?

Мне куда-то показывали и что-то говорили.

Я пытался выяснить:

— Автобус? Какой автобус?

Что-то отвечали.

— Цифра! — Протягивал я блокнот. — Напишите номер!

Одна Миловидная итальянка, с трудом уразумев, о чем я прошу, написала номер.

— А где его остановка? Стоп!

Этого уже никто не понимал. Проверенная поговорка «Язык до Киева доведет» явно давала осечку.

После долгих колебаний я решился сесть в такси. Решился, потому что не представлял, сколько надо заплатить, чтобы доехать до Колизея. У меня была всего тысяча лир, эти деньги, предназначенные на мелкие расходы, нам выдали, как только мы прилетели в Италию. Можно было еще занять у Скачкова — я не догадался.