Борис Полевой - Глубокий тыл

— Нет, не понимаю. Вы ранены, в госпитале, наверное, не оказалось консервированной крови, и медицинская сестра отдала свою. Что вас так поражает?

— Но ведь я немец, а она еврейка! Внутренне вся насторожившись, Женя сощурила глаза и спросила:

— Вас, что же, беспокоит, что в ваш арийский организм попал стакан еврейской крови?

В госпитале солдат немецко-фашистской армии этот вопрос стерпел. Ведь он, Курт Рупперт, был всего лишь одним из тех, кто с оружием ворвался в чужую страну, принеся ей столько бед. Теперь перед девушкой был другой Рупперт. — антифашист, борющийся с общим врагом. Он вспыхнул, будто его ударили по лицу. Бесцветные волосы, брови, ресницы стали на потемневшей коже почти белыми.

— Зачем вы пришли сюда, товарищ лейтенант? Если вы считаете, что вы вправе говорить мне такие вещи, вам не следовало сюда приходить.

Эти слова были произнесены с плохо скрытым гневом, и гнев его обрадовал Женю. Она вскочила, скрипя сапожками, прошлась по комнате, остановившись возле старого солдата, все еще сидевшего на корточках у печки, не без гордости подмигнула ему: видите, мол, папаша, какой у меня знакомый.

— А с чего это он так встопорщился?

— Я случайно обозвала его фашистом, — ответила Женя, упрощая ход беседы.

— Обиделся?.. Стало быть, человек, — сказал солдат. Он кряхтя выпрямился, вынул из кармана кисет, размотал веревочку и поднес Курту. — Битте дритте — угощайтесь…

Курт улыбнулся, оторвал от газеты прямоугольничек, отогнул краешек, положил щепоть махорки, свернул и, нрислюнив, сунул цигарку в рот.

— Ишь научился по-нашему цигарки крутить, — усмехнулся солдат, давая ему прикурить. — Ничего, они и не тому научатся… Фашизм, он, как парша. Заразная, а сведи ее с кожи — человек как человек.

— Что говорит товарищ солдат? — спросил Курт, которого заинтересовал этот морщинистый пожилой служака. Такими обычно изображали русских на гитлеровских плакатах.

— Он говорит, что фашизм должен быть уничтожен человечеством, как заразная болезнь, — вольно перевела Женя.

— Да, да, да, — убежденно закивал головой Курт. — Уничтожен…

— Ну вот, вроде бы и договорились, — благодушно заговорил было солдат, но смолк, оборвав фразу, и вытянулся, щелкнув каблуками, ибо в дверях появилась высокая фигура майора Николаева. Женя, еще не привыкшая к своему военному положению, тоже вытянулась с несколько даже преувеличенным усердием.

— Здравствуйте, товарищи! — совсем по-штатски сказал майор. — Вы свободны, — кивнул он Солдату, а сам уселся на скамье у печи, подогнув под себя ногу. — Ну, встретились старые друзья? — спросил он, переходя на добротный немецкий язык. — Как вам, товарищ Рупперт, работается на МПГУ?.. Кстати, у вас там известно, что наши разведчики добыли приказ по немецким частям, требующий, чтобы как только установка произнесет первую фразу, немедленно открывали огонь… Неплохая оценка вашей деятельности, а?

С момента появления майора Курт стоял навытяжку. Это был не тот Курт, которого Женя знала в Верхневолжске, и не тот, который только что разговаривал с ней. Это был совсем незнакомый человек. Из формы советского покроя снова выглянул вышколенный прусский солдат. Девушку это не только огорчило, но даже и обозлило. Б правом полуприкрытом глазу майора брезжила едва заметная усмешка. Расспрашивая Курта о том о сем, он, казалось, был совершенно удовлетворен отрывистыми «так точно, господин майор», «никак нет, господин майор», «не могу знать, господин майор». Потом Николаев встал, походил по комнате, заглянул в печку и подложил пару поленьев. Вдруг, резко повернувшись, он, пристально глядя на обоих молодых людей, сказал:

— Командование предполагает дать вам одно поручение. Обоим… Сложное, и важное. Возможно, вам предложат проникнуть в один оккупированный город, где неприятель сосредоточил сейчас значительные силы. Вы, товарищ Рупперт, будете офицером войск СС, вернувшимся на фронт из тылового госпиталя после тяжелого ранения. Вы, лейтенант, — девушкой из фолькс-дойчей, бежавшей из советской тюрьмы. О том, что нужно будет делать, поговорим потом, пока что обязан предупредить вас: поручение ответственное и опасное. Разумеется, никто, кроме нас троих, не должен знать об этом разговоре.

Прищуренный глаз майора так и сверлил лица молодых людей. Он, конечно, заметил, как Курт радостно взглянул на девушку и тут же, вытянувшись, отчеканил:

— Яволь.

У Жени сердце забилось так, что она побоялась, как бы майор этого не заметил. Сжав до боли кулаки и побледнев, она тихо сказала:

— Хорошо, если это необходимо, я пойду. — Последние слова она произнесла едва слышно.

— Нет, так важные вопросы не решают, — заявил майор. — Подумайте, оба хорошенько подумайте. Слышите? Завтра в одиннадцать ноль-ноль встретимся здесь, и тогда вы дадите ответ. — Он встал. — Лейтенант Мюллер, попрошу за мной. До свидания, товарищ Рупперт.

Пожав руку Курту, майор первым вышел из избы. Он не видел или сделал вид, что не заметил, как Женя и Курт обменялись взволнованным, несколько затянувшимся рукопожатием.

День, когда было получено известие о гибели сына, стал переломным в жизни Ксении Степановны. До тех пор она как-то не замечала возраста. Еще живо помнились молодость, красный платочек, старая, вся вытертая кожанка, школа ликбеза, где она, молоденькая катушечница, сидела за одним столом с пожилыми ватерщицами и мюльщиками. Очутившись на какой-нибудь вечеринке в компании сверстников, она, старый член партии, депутат, обращалась к ним по-прежнему: «ребята», «девчата», — не задумываясь над своими годами.

А тут она, сразу ощутив груз своих немолодых уже лет, как-то вся понурилась, увяла. На работе это было не так заметно. Там она по-прежнему, без особого напряжения, обслуживала вчетверо больше веретен, чем когда-то молодая девушка Ксюша Калинина, слывшая и в юности хорошей мастерицей. Но вот, перекрывая фабричные шумы, вплыл в цех гудок, останавливались машины, расходились по домам знакомые люди, у какого-нибудь перекрестка она прощалась с последней из попутчиц и оставалась одна. Тут-то на нее и наваливалась тягучая, томящая усталость. Не хотелось ни есть, ни спать. Думать она просто боялась, ибо любая мысль, помимо воли, приводила ее к сыну.

Она не могла пожаловаться на одиночество. Наоборот, люди были необыкновенно чутки. После того как местные газеты обнародовали письмо комиссара части и появился Указ о посмертном присвоении старшему лейтенанту Шаповалову Марату Филипповичу звания Героя Советского Союза, отбоя не стало от приглашений на всяческие торжественные заседания, встречи, молодежные вечера. С маленькой фотографии Марата были сделаны огромные портреты, на которых он в своем танкистском шлеме выглядел прямо-таки русским богатырем. Один из таких портретов висел в красном уголке фабрики, другой — в цехе, где когда-то работал ее мальчик. Комсомольцы назвали лучший участок именем Марата Шаповалова. Каждую неделю они посылали ей, матери, трогательные рапорты, в которых сообщали о том, как соблюдаются «шаповаловские традиции».