Алексей Мусатов - Зелёный шум

Делая вид, что никак не может проснуться, Гошка мычал отбивался ногами, натягивал на себя одеяло.

— Я вот тебя водой оболью, — погрозила Елька.

— Зачем же так? — остановил её отец. — Пусть отсыпается.

Но Елька уже набрала из кружки полон рот воды и, приподняв одеяло, брызнула на Гошку. Тот вскочил лохматый, в одним трусах и, прикрывая голые ноги одеялом, бросился на девочку.

— Если хочешь быть здоров — водой холодной обливайся, — прячась за спину отца, пропела Елька. Потом попросила мальчика показать отцу поросят.

— Да-да, — сказал Николай Иванович, — очень интересно взглянуть.

Гошка мучительно раздумывал, как бы ему протянуть время.

— Я ж не знаю… — буркнул он. — У меня ключа нет.

— А я знаю, где ключ, знаю! — Елька бросилась к полке над зеркалом. — Тётя Шура его всегда здесь кладёт.

Но не успела она дотянуться до полки, как Гошка, отбросив одеяло, оттолкнул девочку в сторону, вскочил на табуретку и сам принялся шарить по полке. Нащупав ключ, мальчик вздрогнул, затолкал его в щель в стене и спрыгнул с табуретки.

— Нет ничего. Верно, мамка с собой взяла.

— Ну что ж… На нет и суда нет, — сказал Николай Иванович и, кивнув Ельке, предложил пойти за хозяйкой на ферму.

— Папа, а ты наших поросят через дверь послушай… — посоветовала Елька. Она схватила отца за руку и потащила во двор.

«И чего лезет куда не надо!» — озлился Гошка на неугомонную девчонку. Он наспех оделся и тоже выскочил во двор.

Елька с отцом уже стояла перед поросячьим закутком, стучала кулаками в дверь и ласковым голосом звала поросят.

За дверью сначала было тихо, но потом донёсся сильный, с хрипотцой поросячий визг.

— Это Черныш, — догадалась Елька. — Ой, лапочка, он же голодный! Гоша, их кормить пора.

— Без тебя знаю. Зачем ты их дразнишь? — сердито прикрикнул Гошка на девочку и пребольно наступил ей на ногу.

Елька отскочила в сторону.

Неожиданно во двор вошла Гошкина мать. Она, видно, торопилась: кожушок на груди был распахнут. Вслед за Александрой появился Кузяев с Митькой.

Гошка кинулся к матери и заглянул ей в глаза.

— Привезла? Купила? — шепнул он.

Мать жалостливо усмехнулась и, слегка отстранив сына, обратилась к Николаю Ивановичу:

— А я вас повсюду ищу. И домой заходила, и в правление, а вы вон где.

— Решил своими глазами ребячьих питомцев посмотреть, — сказал председатель. — Как-то они тут?

— Опоздали, Николай Иванович, — вполголоса призналась Александра. — Нет здесь больше поросят.

— Не понимаю, — удивился председатель. — А в закутке кто же? Визжат, хрюкают. Вот только Гоша ключа не мог найти.

Александра с недоумением покосилась на сына.

— А ключ теперь ни к чему. Запирать нечего.

Она подошла к закутку, вытащила из пробоя незапертый замок и распахнула дверь.

В закутке вьюном крутился лишь один худой, остромордый Черныш.

— Вот и все поросята, — глухо выговорила Александра. — А остальных я на базаре продала. Двенадцать штук. Каюсь. Теперь что хотите со мной делайте.

Она достала из-за пазухи газетный свёрток и сунула председателю в руки.

— И деньги возьмите. Они все здесь, до копеечки, целёхонькие, не траченные…

— Постойте, Александра Степановна, — заговорил озадаченный Николай Иванович, не зная, что делать со свёртком. — Как же всё это случилось? Объясните толком.

Отведя глаза в сторону, Александра молчала.

— Да какой уж с неё спрос, Николай Иваныч, — выступил вперёд Кузяев. — Совсем она не в себе, полное затемнение ума. Поди, и сама не ведает, что натворила.

Втянув голову в плечи, Гошка стоял, прислонившись к а стене закутка. У него не было сил поднять глаза и взглянуть ни на Николая Ивановича, ни на Ельку. Он даже собрался юркнуть куда-нибудь, чтобы никого не видеть, но только глубже втянул голову в воротник пиджака.

А Кузяев всё говорил и говорил. По его словам выходило, что мамка у Гошки тёмная, отсталая и суеверная женщина, что после смерти мужа она совсем опустилась, потеряла всякий интерес к колхозной жизни.

«Чего это он мамку, как покойницу, отпевает?.. — насторожился Гошка. — И совсем она не отсталая, и в церковь никогда не ходит, и работать умеет».

— Дядя, а чего вы всё на мамку наговариваете? — упрямо, спросил он. — А может, она не по своей воле на базар ездила. Вы же сами наших поросят забраковали.

— Как ты говоришь, Гоша? — обернувшись, спросил Николай Иванович. — Забраковали?

— Ага, — подтвердил Гошка. — Дядя Ефим сказал, что они больные, заразные, нельзя их на колхозную ферму пускать. А только мы не поверили. В лечебницу с Никиткой ходили.

Председатель вопросительно посмотрел на Кузяева.

— Было такое дело, — сказал Ефим. — Усумнился я в ребятишках, отстранил их от работы, Александре поручил за поросятами присматривать. А она вон что надумала.

— Мой грех, мой, — вялым, безучастным голосом подтвердила Александра. — Бес попутал, на колхозное добро польстилась.

— Вот-вот, — подхватил Кузяев. — Вдовая жизнь, дети малые, заработки в колхозе никуда — вот и споткнулась женщина. Но я так думаю, мы должны войти в её положение, наказать, конечно, но по-божески. Ведь свой же человек, не потерянный…

— А никто Александру Степановну не судит пока, — перебил Кузяева Николай Иванович. — К чему такая защитительная речь? — Он обернулся к Гошкиной матери, протянул ей свёрток с деньгами и попросил сдать деньги в колхозную кассу.

— А мне… мне самой куда же? — растерянно спросила Александра. — Дома, что ли, сидеть… милиционера ждать?

— Да нет, зачем же? Успокойтесь пока, придите в себя. И продолжайте работать на ферме. А там подумаем, разберёмся.

И Николай Иванович вышел со двора. Елька, кинув на Гошку встревоженный взгляд, побежала вслед за отцом.

Александра опустилась на перевёрнутое вверх дном ведро и, притянув к себе сына, вдруг заплакала.

— Эх, недотёпа! — с досадой сказал Кузяев. — При хозяине надо было слезу пускать, а не сейчас. — Потом, строго поглядев на Гошку, добавил — А этому стрючку втолкуй. Пусть он в разговоры взрослых не лезет…

— Мама, о чём это он? — недоумевая, спросил Гошка, когда Кузяев вышел за ворота.

— Ой, сынок, — заговорила мать, тычась сыну в плечо и продолжая всхлипывать. — Не тронь ты дядю. Одна я во всём виноватая. И куда только несёт меня, куда прибивает?

Гошка освободился от рук матери.

— Хватит тебе! Задожжила… Раньше надо было думать.

Через полутёмные сени Гошка направился в избу и сразу же столкнулся с Никиткой.

Растерянный, виноватый, тот стоял, прижавшись к стенке.

— Гош, а Гош! — вполголоса заговорил Никитка. — А я ведь слышал. Я здесь стоял, в сенях.

— Что ты слышал?

— Про мамку твою, про всё. Только ты не думай… Может она и не виновата совсем… Может, тут другие кто…