Алексей Мусатов - Зелёный шум

— А у тебя, Шарапов, всегда свои особые планы, — выговаривал Борька Гошке. — И Никитку за собой тянешь. Прячетесь вы, отделяетесь от всех. Вот и маяк какой-то придумали ни с того ни с сего…

— Мы не прячемся, — нахмурился Гошка. — Мы ещё сами не знали, как с поросятами будет… А вот теперь вроде получается. Если хотите, можно всем вместе ухаживать… по очереди.

И Борька записал поросят в план пионерской работы третьего звена.

Через неделю ребята перевели поросят из избы во двор к Шараповым, в отдельный утеплённый закуток.

В этот же день Александра привела в закуток Кузяева и показала ему поросят.

— Взгляни-ка, Ефим… Узнаёшь списанных-то?..

Поросята с весёлым хрюканьем подбежали к ногам Кузяева. Они были розовые, с золотистой щетинкой, с хвостиками-спиральками, с влажными пятачками. Недоверчиво покачав головой, Кузяев поймал одного из поросят, ощупал его, заглянул в рот. Потом осмотрел второго, третьего.

— А ведь неплохо ребятишки постарались, — сказала Александра. — Добрый подарок ферме будет.

Присев на корточки и почёсывая поросятам шеи и спины, Гошка рассказал Кузяеву, как они с Никиткой отпаивали поросят молоком.

— Мы им и клички всем дали, — сообщил он. — Это вот Лебедёнок, это — Вьюн, это — Черныш…

— Чудо прямо, воскресение из мёртвых, — сказал Кузяев и, подозвав к себе ребят, похлопал их по плечу. — Ну и головастые же вы — до чего додумались. Быть вам с премией за таких шпитомцев.

— А какая премия, дядя Ефим? — спросил Борька.

— Каждому по свиному хрящику, не меньше, — отшутился Кузяев. — Ладно, народец, я вас не обижу, будут вам подарки, будут…

— Дядя Ефим, а ещё на ферме дохляки найдутся? — разошёлся Гошка. — Мы можем всех к себе забрать… Отпоим, вырастим…

— Чего-чего, а этого добра хватит, — ухмыльнулся Кузяев. — Вот это подмога будет, это выручка…

На другой день он передал пионерам ещё двух поросят, потом ещё и ещё. Вскоре в закутке Шараповых их набралось четырнадцать штук.

— Только, чур, помалкивайте о своих шпитомцах, — предупредил Кузяев ребят. — Тихо работайте, без огласки… Потом к Первому мая вы колхозу подарок поднесёте… В честь, так сказать, международного дня труда и весны…

Ребятам, особенно Борьке Покатилову, такая затея понравилась. Борька даже представил себе канун майского праздника. Сельский клуб, торжественное собрание. Доярки, полеводы, свинарки, птичницы рапортуют о своих успехах.

Потом на сцену выходит он, Борька Покатилов, и передаёт Кузяеву визжащих поросят: «А мы, пионеры, спасли четырнадцать списанных, забракованных поросят. Передаём их на пополнение колхозной свинофермы». А кругом музыка, аплодисменты…

— Так, значит, молчок? — ещё раз спросил ребят Кузяев. — Всё в тайне держать будете? Договорились?

— Договорились, — кивнул за всех Гошка.

— Зачем же секретничать? — заспорила было Александра. — Дело общее, артельное.

— Ничего-ничего, — отмахнулся Кузяев. — Ребятня, она секреты, загадки любит. От этого только запала в работе больше.

Утром, чуть свет, к Шараповым заглянул Ефим Кузяев. — Он, по обыкновению, вошёл не через сени, а через двор, без стука распахнул осевшую дверь избы и по-хозяйски переступил через порог.

Гошка, его младшая сестрёнка Клава и братишка Миша в ожидании завтрака сидели за столом. Мать поставила перед ними чугунок с дымящейся картошкой, запотевшую кринку с молоком.

— Завтракайте и марш в школу, — сказала она. — А мне на ферму пора.

— Заправляйтесь, едоки-хлебоеды. — Кузяев покосился на чугунок с картошкой, на ребят. — А негусто у вас на столе, не велики разносолы. — И он поставил на лавку небольшой кузовок, прикрытый тряпицей…

Потом прошёлся по избе, потрогал печь, посмотрел на отсыревший угол, на заткнутое тряпкой окно, откуда тянуло холодом, и покачивал головой:

— Да-а, неказисто у вас, холодновато… Опять, значит, без дров сидите…

Гошка, забыв про завтрак, искоса наблюдал за Кузяевым. Дядя Ефим доводился его матери родным братом, и после смерти отца он помогал семье Шараповых: приносил хлеб, мясо, раздобывал дрова, сено для коровы, ссужал Александру деньгами.

Опекал он и ребятишек. Гошку то и дело наставлял уму-разуму, поучал, как надо жить, говоря, что главное в том, чтобы нигде не зевать, не упускать своего, быть оборотистым, смекалистым, не затеряться в хвосте, на задворках.

«Это как ваш Митька?» — переспрашивал Гошка.

«А что ж?.. Парень он смекалистый, держись за него… Такого не затрут, не затопчут».

За шумливый нрав, за горячность и вспыльчивость Кузяев нередко поругивал Гошку, а за озорство иногда пребольно драл за уши или щёлкал по затылку.

«Это я по-родственному, для твоей же пользы, — говорил обычно Ефим. — Имею на то полное право».

Гошка злился, выходил из себя и заявлял матери, что он не позволит больше Кузяеву драть его за уши, но мать только грустно усмехалась:

«А ты потерпи, дурачок… ничего с твоими ушами не станется. Он ведь не чужой нам, дядя-то Ефим, печётся о нас, заботится…»

После смерти мужа Александре и в самом деле казалось, что без помощи брата ей никак не обойтись. Особенно Ефим нужен был для сыновей — Гошки и Миши. Он и побеседует с ними по-мужски, и построжит, и делу поучит.

Но Гошке от всего этого было не легче. И, когда Кузяев приходил к ним с подарками, ему становилось не по себе, и он старался поскорее уйти из дома. Вот и сейчас он вылез из-за стола и принялся собираться в школу.

Книжки и тетради оказались придавленными кузовком. Гошка в сердцах отодвинул его и едва не опрокинул с лавки.

— Это чего? — недоумевая, спросил он у дяди.

Кузяев отвернул тряпицу, достал из кузовка увесистый кусок парной свинины и протянул Александре. Та замахала руками и отступила к печке:

— Опять ты, Ефим, за своё… Не приму я.

— Бери-бери, сгодится. — Кузяев положил свинину на лавку и кивнул на ребят за столом. — Вон у тебя орава какая. Щей им со свининой наваришь, картошки нажаришь со шкварками.

Кинув подозрительный взгляд на кусок мяса, Александра спросила, откуда же такая жирная, упитанная свинина.

— Да хряка пришлось прикончить… Ваську. Помнишь, что ногу на днях сломал? — пояснил Кузяев.

— Это племенного-то? — ахнула Александра. — Неужто и вылечить было нельзя?..

— Не удалось… начальство порешить приказало. Да ты не сумлевайся. Всё по закону сделано. А свинина — это тебе вроде аванса на трудодни…

Гошка испытующе посмотрел на мать — возьмёт или не возьмёт?

Александра продолжала стоять у печки.

Тогда Гошка достал свою заветную тетрадку и, присев к столу, принялся быстро писать.

— Ты чего это строчишь там? — полюбопытствовал Кузяев.

— Дневник веду, дядя, — ухмыльнулся Гошка. — Хотите, почитаю? «На ферме сломал ногу породистый хряк Васька. Начальство приказало его порешить». Правильно, дядя? Без вранья? Всё ведь с ваших слов записано… А вот чего я позавчера записал. — Гошка прочёл ещё одно место из дневника — «Сегодня заведующий свинофермой Кузяев словил поросёнка, который покрупнее, сунул в мешок и отнёс его председателю колхоза. А мамке сказал, что это по распоряжению начальства, к которому приехали какие-то гости из района и их надо было угостить».