Алексей Мусатов - Клава Назарова

Пожар уничтожил всё.

Растерянно топчась на месте, Федя не знал, что делать дальше. Что же стало с его родными, где они? Может быть временно живут у соседей?

Но соседних домов тоже не было — огонь истребил почти всю улицу.

Федя побежал в верхнюю часть города, где находился маленький, ветхий дом бабушки. В окнах было темно.

Федя постучал, но, видимо, слишком резко и властно, потому что долго никто не отвечал, хотя он и услышал за окном испуганный шёпот.

— Бабушка, не бойся, открой… Это я, Федя.

Наконец дверь приоткрылась, и простоволосая тётя Лиза впустила в дом племянника.

— Господи, Феденька! — испуганно ахнула она. — Откуда ты? И почти голый..

— Немцы поживились. Костюмы им наши приглянулись. — Федя объяснил, что с ним произошло. — А где папа?

— Выехал со своим учреждением. Через три дня после тебя. На Волхов его повезли. Отец собирался к тебе заглянуть в Ленинград. А мы вот с бабкой остались.

— Выехал? — Поражённый Федя опустился на лавку.

— И дома нашего нет… сгорел, — продолжала тётя Лиза. — Только отец уехал, немец начал город обстреливать. Сгорела почти вся Горная улица. Всё наше добро в огне погибло. Никакой одёжки, обувки не осталось.

Она с сожалением поглядела на полуголого племянника.

— И зачем ты, Федя, к врагам пришёл? Ты же комсомолец. Чего ты к ним в пасть лезешь? — Тётка привлекла Федю к себе и заплакала.

— Так уж вышло! — Федя растерянно пожал плечами и, помолчав, спросил тётку, остался ли в городе кто-нибудь из ребят.

— Да какие тебе ребята! — Тётя Лиза недовольно махнула рукой. — Кто не уехал, в щели законурился, молчит. Как в тюрьме все живём — того нельзя, этого не смей. Вечером после восьми на улицу не покажись… В Клашу Назарову на днях немец из пистолета палил…

— Клаша здесь? — обрадовался Федя.

— Задержалась себе на беду. Только ты не думай бегать к ней: за вами, комсомольцами, во все глаза следят. Сиди пока тихо, за порог носа не показывай.

Федя не стал спорить с тёткой, но весть о том, что Клава Назарова в Острове, наполнила его радостью, — значит, он не напрасно пробирался в родные места.

Утром к Клаве Назаровой забежал Петька Свищёв, ставший её осведомителем.

С мальчишеским проворством он успевал побывать в разных концах города, ловко пробираясь под самым носом у немцев, и был переполнен новостями и наблюдениями.

Он знал, сколько военных машин перешло через мост, какие привезли орудия, у кого квартируют фашистские офицеры, кого вчера доставили в городскую тюрьму.

Сегодня, как обычно, Петька бесшумно проскользнул по лестнице и, пользуясь азбукой Морзе, осторожно выстучал в дверь первые буквы своей фамилии: «Свищ».

— Входи, входи! — Клава радушно открыла дверь и пропустила мальчика в комнату. — Уже на ногах, бегунок? Когда же ты спишь?

— А мне много не надо. — Петька присел на табуретку у двери и приготовился рассказывать.

— Погоди, — сказала Клава. — Давай сначала поедим.

— Да я уже сытый, — сконфуженно отказался Петька.

Клава достала хлеб, варёную картошку, открыла банку консервов, заварила чай, потом усадила мальчишку рядом с собой за стол, и «сытый» Петька с завидным аппетитом принялся за еду.

— Вот теперь докладывай, — попросила Клава, когда мальчик насытился и, отдуваясь, прислонился к стене.

Для начала Петька доложил о том, что в Доме культуры для фашистских офицеров открылось кино. Фильмы крутят каждый вечер, и во время сеансов в зале стоит оглушительный гогот, словно ржут жеребцы в конюшне.

— А ты уже в кино побывал? — насторожилась Клава.

— Очень мне нужно фашистов в кино смотреть, — с презрением отмахнулся Петька. — Да к ним и не пролезешь. Там в дверях часовой стоит.

— Вот так и скажи, — усмехнулась Клава. — Ну, ещё о чём доложишь?

Петька озабоченно нахмурил лоб. Вчера в сумерки он видел, как немцы гнали мимо хлебозавода большую колонну русских. Были там молодые парни и взрослые мужчины.

Одного дяденьку Петька даже узнал — это был Василий Николаевич, учитель рисования. Он сильно изувечен, лицо в синяках, глаз перевязан платком.

— Что ж ты мне сразу об этом не сказал? — рассердилась Клава. — А куда их погнали, не проследил?

— Кажись, на ремонт дороги. Были такие разговоры.

Клава задумалась. Что же стало с Василием Николаевичем? Ведь Дима Петровский говорил, что тот распустил ребят, велел им действовать самостоятельно, а сам собирался пробраться в Сошихинские леса. Значит, не удалось ему уйти к своим.

— А знаете, кого я ещё встретил? — вывел Клаву из задумчивости голос Петьки. — Комсомольцев из истребительного. — Он перечислил имена ребят. — Не смогли они уехать, обратно в город пришли. И Федя Сушков с Капелюхиным вернулись.

— Из Ленинграда? — удивилась Клава.

— Ага! Не приняли их в училище. Ребята все про тебя спрашивают.

Клава взволнованно заходила по комнате: вернулись ребята. Как-то они теперь поведут себя, что думают делать? Надо их срочно повидать, поговорить, что-то подсказать… А первым делом надо повидать Федю.

— Скажи Сушкову, чтобы он зашёл ко мне. Сегодня же, — обратилась Клава к Петьке. — Хотя нет. Пусть он лучше на речку идёт, за водой. Там и встретимся.

— Не может он, — замялся Петька. — Ему из дому выйти не в чем. Штанов нет. Их с Капелюхиным немцы по дороге раздели. В одних трусах оставили. И дома ничего нет — всё погорело.

Клава порылась в комоде, достала поношенные лыжные штаны и сунула их Петьке.

— Это Лёлькины… Наверное, подойдут. Беги скорее. Скажи, что через час я его жду на Великой.

Петька умчался.

Через час Клава направилась к реке, к тому месту, где обычно брали воду для питья.

Не успела она дойти до белёсых, вымытых дождями валунов, как вдруг заметила странную процессию. По мостовой, выложенной крупным булыжником, навстречу ей двигалась водовозка. Вместо лошади в неё был впряжён человек.

Рядом со скучающим видом шагал высокий дородный полицай. По тротуару вслед за водовозкой шли женщины и ребятишки.

Клава поравнялась с водовозкой и обмерла: в неё был запряжён учитель химии из их школы Хайкин.

— Яков Самойлович! — негромко окликнула Клава.

Хайкин судорожно вскинул голову, его бледное, залитое потом лицо передёрнулось, в глазах мелькнул испуг, и он вновь опустил голову.

— Проходи, проходи! Чего глаза таращишь? — прикрикнул полицай, оттесняя Клаву к тротуару.

К ней подбежали Федя Сушков и Петька. Федя был в голубых Лёлькиных лыжных штанах и в заношенном, явно с чужого плеча, пиджаке.

— Что это… К-к-клаша?! — позабыв поздороваться и заикаясь от волнения, заговорил он. — В-в-воду… на учителе!..

— Это они со всеми евреями так, — хмуро заметил Петька. — Яков Самойлович уже третий день воду возит.