Илья Зверев - Второе апреля

Поначалу Рая старалась честно вникать в то, что говорили с трибуны рыбаки или судоремонтники. И мучительно думала, что бы и ей здесь такого сказать полезного или хоть годного на что-нибудь. Но скоро она отчаялась и старалась только, чтоб не заснуть вдруг в президиуме, не опозориться перед людьми.

Управляющий отделением Гомызько — большой любитель хорового пения и бессменный руководитель гапоновской самодеятельности — тоже захотел выставить Раю вперед. Он велел ей быть запевалой вместо Кати Сургановой.

— Представляете, как это будет хорошо, — сказал он. — Выступает совхозный хор, а запевала — Герой соцтруда. Она, понимаете, и на работе первая, она и петь мастерица!

Но тут уже Рая отказалась наотрез. Поскольку ее голос против Катиного — некудышный.

Хороший был год 1952-й. Но вообще-то как для кого. Для парторга товарища Павленко, Александра Сергеевича, он был не таким уж хорошим.

У него вдруг обнаружился брат, который с 1941 года считался убитым. Этот брат, оказывается, был в плену и в разных лагерях смерти. А после войны он сидел в нашем лагере. Тут уже он совсем немного сидел, всего три года. И его честь честью освободили и определили всего только «минус десять» (значит, в десяти городах нельзя жить, а в каких-нибудь других — пожалуйста, можно).

Конечно, такой родственник для парторга считался как политическое пятно. И надо было писать заявление и давать самоотвод. Но с товарищем Павленко все бы обошлось, если б он сам не полез на дыбы. Мало того, что он по собственному желанию разыскал этого брата Константина и завязал с ним связь, он еще позвал его к себе в Гапоновку и поселил, у всего коллектива на виду, в своем доме.

— Он мой брат. И он коммунист, хотя в настоящее время находится вне рядов. И он будет жить тут, — сказал Александр Сергеевич товарищу Емченко таким голосом, как будто он еще был на своей прежней работе и мог давать указания секретарям райкомов. — Вот таким путем!

— Но вы понимаете последствия? — не обидевшись ничуть и даже грустно, спросил товарищ Емченко.

— Я понимаю последствия. Не маленький.

Райком освободил товарища Павленко от ответственной партийной работы. А товарищ Емченко по своей личной симпатии к бывшему большому человеку подобрал ему прекрасную работу — заведующего молочным пунктом, или, по-простонародному, «молочаркой».

И еще райком высказал мнение: не присылать в совхоз из центра нового парторга, а рекомендовать местного товарища. А именно Усыченко Петра Ивановича.

Это был не какой-нибудь случайный выбор. К этому моменту Петр уже стал известным человеком. Конечно, не до такой степени, как Рая, но все-таки...

Все это вышло из-за его любимой стенгазеты «Больше виноматериалов Родине». В Гапоновку случайно налетел инструктор из отдела печати обкома. И его поразил тот факт, что в Гапоновке, совершенно без всяких на то указаний, выходит ежедневная стенгазета, отражающая текущие события и (он просмотрел штук тридцать номеров) не имеющая политических ошибок. Этот факт был включен, в качестве положительного примера, в доклад секретаря обкома на торжественном заседании 5 мая. Потом он перекочевал в республиканский журнал «Пропагандист и агитатор». И наконец, был упомянут в московском сборнике «Стенная печать — острое оружие».

Товарищ Емченко вызвал Петра и сообщил ему, какое у райкома имеется мнение. Петр густо покраснел и сказал:

— Большое спасибо!

— Погоди благодарить. Может, народ еще тебя не захочет, — сказал товарищ Емченко, но сразу же добродушно засмеялся. И Петр понял, что это была просто шутка.

Невозможно описать Раино торжество и ликование. Вот какой человек оказался ее Петя, хотя некоторые и сомневались! Как быстро он вырос! Какой заимел авторитет! Теперь все станут слушать, что Петя будет говорить. А то раньше только она слушала, а остальные не очень.

... Петр был благородный человек. И прежде чем вступить в официальные отношения и принимать партийные дела и документы, он сам отправился к Павленко, чтобы оказать ему напоследок уважение.

На крыльце маленького парторгова дома (Петр не станет сюда переходить, пусть все остается по-прежнему) сидел тот самый брат Константин — босой, в гимнастерке и галифе второго срока — и курил здоровенную самокрутку.

Петр знал, почему он в такую холодюгу не обувается. В одном лагере с Константиновыми ступнями что-то сделали, и теперь они все время горят. А когда он стоит босиком на холодном, то ему немного полегче. Новый парторг вежливо поздоровался с этим Константином и спросил: дома ли в настоящее время Александр Сергеевич. Тот мрачно кивнул и показал коричневым от махры пальцем на дверь.

Петр попросил, чтоб товарищ Павленко не имел на него зла, и сказал, что он со своей стороны тоже зла не помнит — этих разных замечаний и подковырок. И он очень рад, что Иван Федорович так хорошо устроил его на молочарку. Петр и сам бы с большим удовольствием пошел на эту спокойную должность, где всего только и делав что следить за персоналом, чтоб не воровал молокопродукты. Ясно, она получше, чем такая нервная работа, как партийная. Но, конечно, он, Петр, солдат, и как партия скажет, так он и будет.

— Ну при чем тут партия, — недобродушно улыбнулся Павленко. — Тут товарищ Емченко скажет.

Такой шутке Петр, ясное дело, смеяться не стал.

— Слушай, — сказал Павленко очень сердечно, — ты ведь неплохой парень. Так пойми же: нельзя тебе на такой работе. Никак невозможно! И как это они не понимают] — А по какой причине нельзя?

— Это трудно объяснить. Я никогда не умел этого объяснить. А может, и умел, но не хотели понимать. Вот не плохой человек, а нельзя... Тут особое дело, тут какая-то химия получается...

— Химия? — спросил Петр не обиженно, а даже, пожалуй, сочувственно. Он и в самом деле пожалел, что вот человек по-дурному стал на принцип. Лишился большого звания, а потом и меньшего лишился и все равно рвется что-то свое доказать. Как любил говорить бывший начальник Петра, подполковник Лялин: «Ах, что же это такое получается, вся рота идет не в ногу, один господин прапорщик идет в ногу».

— Нет, — сказал он. — Все-таки на молочарке не плохо.

— Мне молочарка — плохо! Мне молочарка — казнь! — сказал вдруг Павленко со страстью. — Но у меня рука с контузии не действует, и на солнце мне нельзя. Давление, будь оно проклято. Так что — клин...

... Первого мая, во время демонстрации, Петр уже стоял на трибуне — шатком фанерном сооружении, обтянутом новеньким кумачом. А мимо трибуны с флагами, с разными плакатами, с портретами вождей и героев шли девчонки из всех восьми бригад, и рабочие винзавода, и трактористы Ново-Гапоновской МТС, и ребятишки из школы имени Павлика Морозова и из другой школы — начальной... И Рая, глядя на трибуну, восторгалась своим Петей. Как он стоит! Как поднимает руку и чуть-чуть шевелит ладонью в знак приветствия.