Илья Зверев - Второе апреля

Фархутдинов. Что вы, товарищи! Он же не с плохим намерением. Я считаю, на три месяца достаточно.

Сухоруков. Как вы понимаете, тут моего личного интереса нет... Но, товарищи, довольно мы полиберальничали. Вы сами видите, какие выводы товарищ Малышев сделал из нашей критики. Я считаю, для примера, для того, чтобы урок был настоящим, предметным, давайте разговаривать уже всерьез. Ущерб стройке нанесен, и не только материальный, но и моральный. Давайте передадим дело в суд...

Фархутдинов. В товарищеский?

Сухоруков. В народный. Они люди взрослые, их деревянным пистолетом не испугаешь. А может быть, вы все-таки против досрочной сдачи турбины, против ударных темпов? Или, по-вашему, турбина — это липа?

Чуканов. Дайте вы человеку сказать.

Саша. Но трансформатор же липовый!

Сухоруков. Я не только даю, я прошу товарища Галанина высказаться. Ну так как? Вы, инженер и ответственный работник, что-нибудь имеете против нашей производственной политики?:

Виктор (медленно). Я считаю, что воскресник... то есть я считаю, но поскольку экскаватор действительно был нужен...

Саша. А трансформатор?

Виктор молчит.

Сухоруков. Ну, значит, меня ввели в заблуждение... Пусть простит товарищ Галанин мою резкость... А вообще, товарищи, не плохо бы в перспективе запланировать специальное заседание. Может быть, даже расширенное, совместно с парторганизацией и комсомолом. Против настоящей липы, против приписок. Этим ведь грешат у нас и бригадиры, и мастера. Да тот же Малышев, как отметил в своей статье товарищ.

Гиковатый. Неплохо бы провести такое мероприятие... Ну ладно, у меня все. У тебя все, Ахат Фархутдиныч?

Фархутдинов. Да вроде все. Побежали! У кого ключ от телевизора?

Девушка активистка. У меня. (Передает Красюку ключ.)

Гиковатый. Ни пуха ни пера. (Смотрит на часы.) Уже семнадцать минут играют...

Красюк. К черту! Ох, чувствую: расхлопает «Торпедо» «Спартака»...

Галанин (Сухорукову). А все-таки вы поступили... бессовестно. Вы... Вы...

Сухоруков. А вы? Если бы ты был моим сыном, я бы удавился.

Чуканов. А мэни нэ всэ ясно. Мэни треба разобраться.

Красюк. Опять разобраться? Суд разберется. Наш советский народный суд...

Чуканов. Правильно, советский народный. Но мэни треба понимать намерения. Якэ было намерение...

Красюк. А меня интересует результат. Добрыми намерениями вымощена дорога в ад.

Костя. А плохими намерениями — в рай? Да? В рай? А насчет трансформатора? Почему не дали Саше сказать про этот трансформатор, из-за которого наша турбина... Вот Галанин разобрался. Давай, Витя.

Сухоруков. Я не знаю, в чем там разобрался товарищ Галанин. Но он особенно неприглядно выглядит в этой истории. И с ним, я считаю, должен быть особый разговор. Потому что инженер, коммунист, руководитель. И тоже, понимаете... Да, товарищи, с трансформатором возможна некоторая задержка. Первый уникальный экземпляр, победа конструкторской мысли... И использовать трудности роста для демагогии. Залезать в каждую щель, где сложно, и спекулировать. Это знаете что?

Красюк (чуть не плачет). Время же, товарищи! Нельзя же так.

Сухоруков. Ничего, тут серьезное дело. Так как, товарищ Галанин? Вы, кажется, хотели выступить, сделать сенсационное сообщение?

Виктор (с трудом подбирая слова). Нет, не хотел... Я просто испытывал... недоумение... В связи с тем, что вот мы устроили такую гонку...

Сухоруков. Гонку?

Виктор. То есть взяли такой темп, в то время как оказалось, что трансформатор...

Сухоруков подходит к Саше, одиноко сидящему в другом конце стола, наверно и не слышавшему ни его слов, ни галанинских, треплет его по плечу, заставляет поднять голову.

Сухоруков. Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

Саша. Вы же врали им! В глаза! Н-ненавижу! (Вырывается.)

Сухоруков (грустно). Ну что ты, Саша... Я — имей в виду — борец за то же дело, что и ты. Только я умный борец. А ты дурак. И щенок...

Саша. Нет, вы за другое борец! Совсем за другое! Вы за себя борец! За существование! (Орет.) Пламенный борец за существование!

Сухоруков (с жалостью, почти нежно). Ну что? Что? Тебе мало?

(Опускается в кресло и сидит — задумчивый, опустошенный, разбитый.)

Комната Виктора и Сурена. Полутьма. На стене тот же портрет, но в зеленом веночке. Плакаты: «Имениннику слава!» и »25 лет на посту». Виктор сидит в одиночестве за праздничным столом, перед ним раскупоренная бутылка. Настойчивый звонок междугородной.

Виктор (берет трубку). Москва? Давайте! Мамочка! Да, да... Спасибо, мамочка, и тебя также. Нет, пока еще не собирались. Запаздывают, черти... Спасибо... Нет, совсем не грустный... Это тебе показалось... Нет, нет, здоров... Все хорошо... Междугородная, еще минутку... Ну ладно! Мамочка, я тебя целую... (Возвращается к столу, выливает в рюмку остаток водки из бутылки.) Н-да, запаздывают... (Выпивает.) И я запаздываю. Вчера я брился и вдруг обнаружил, что умею шевелить ушами. (Снимает со стены зеркало — смотрится, очень серьезно.) Да, умею шевелить ушами... И только вчера это обнаружил, почти на двадцать шестом году жизни. Слишком поздно! Вот если бы вовремя? Если бы, скажем, в пятом классе? Может быть, вся моя жизнь пошла бы иначе! Лучшие ребята класса обратили бы на меня внимание. И взяли бы меня в свою компанию. Юлик, Валерик, Мишка, Моня — они все теперь кандидаты наук. Основоположники чего-то... И я бы тоже был кем-нибудь... Не такой заурядностью. И не мучился бы сейчас мелкими проблемами. Вот таким путем, как выражается наш боевой руководитель товарищ Сухоруков.

(Берет новую бутылку, раскупоривает, наливает еще в рюмку.)

Если вы не придете, я и вторую выпью сам (выпивает). А вы, конечно, сейчас судите меня. И уже, наверно, приговаривали... Но, товарищи, зачем же заочно? Вы пришли бы, допросили бы, я бы вам ответил. По-честному. И вы, как порядочные люди, — а вы, безусловно, порядочные люди! — должны были бы признать...

В углу появляется Саша — это не «тень гамлетова отца», а Саша как Саша, хотя и вызванный хмельным воображением Виктора.

Саша. Ну, предположим, я пришел. Ну и что?

Виктор. А то, что совершенно бессмысленно мне было гореть вместе с тобой. Ты же знаешь, как я боролся... Но когда дошло до предела... Это стало уже глупо... А ты встал в позицию: назло маме, нос отморожу! Но почему же вы полагаете, что и я обязан был морозить нос? Да и какой, к черту, нос — самого себя под откос пустить! — неизвестно для чего.

Саша. Известно для чего.

Виктор. Нет, я понимаю, ты искренне убежден, что надо бить стенку лбом. Ты сознательно полез на дыбы, потому что так надо и от этого улучшится мир. Но пойми ты, юноша бледный...

Саша. Я не бледный. Скорее ты бледный.

Виктор (страдальчески). Ну ладно... Ты пойми: убежден — это еще не значит прав. Ну, пожалуйста, ты убежден, что земля плоская. Разве она от этого перестанет быть шариком?