Илья Зверев - Второе апреля

Когда-то в Донбассе старый проходчик объяснил мне, что бывает «длинный метр и короткий метр, легкая тонна и тяжелая тонна». И хотя это противоречит тому, что напечатано на каждой тетрадной обложке: «метр — 100 сантиметров, тонна — 1000 килограммов», — это правильно. Все зависит от того, как эта тонна досталась шахтеру. Думается, что одна и та же должность может быть и тяжелой, и легкой — в зависимости от того, как к ней относятся.

Вот те восемь начальников, которые начертали Володе восемь благожелательных резолюций... Ведь они поделили ответственность на восьмерых, так что на каждого пришлась ноша просто микроскопическая. Это называется «спихотехника». Ни черта не сделано, а спросить не с кого. Каждый скажет: «Я же распорядился, я же указал, я же дал команду. Это все они, остальные». Как-то неудобно винить человека, на которого приходится какая-то одна восьмая вины, а бывает и одна десятая, и одна двенадцатая...

Я знал ответственного работника, который в течение многих лет не принял ни одного решения самолично. Он всегда писал поперек бумаги: «Разобраться и доложить», «Проконсультироваться», в крайнем случае — «Посоветоваться с народом».

Кто же станет взыскивать с человека, который с народом хочет советоваться? И он — ответственный работник. Вроде как Петровские ворота в Москве — одно название, никаких ворот нет.

Сейчас мы приблизились к желанному моменту автоматизации конторского труда. Я был на заводе «Фрезер» в Москве, где делаются в этом направлении первые шаги. Умные машины придут на помощь служащим. Это очень хорошо. Но надо нам подумать, чтоб, не приведи господи, не запрограммировать бюрократизм, чтоб машины не сочиняли нелепых анкет и бессмысленных отчетов, чтоб не требовали друг у друга виз и вторых подписей.

Надо убить чиновника в человеке! Будет ли служащий называться регулятором или, может быть, оператором — рассуждать ему придется, живая душа от него потребуется. Ленин писал, что строительство коммунизма предполагает переход «к воспитанию, обучению и подготовке всесторонне развитых и всесторонне подготовленных людей, людей, которые умеют все делать».

Чиновник, повторяю, не всегда сидит за канцелярским столом. Встречается он нередко и в других сферах.

И вместе с тем, сколько по-настоящему творческих людей в канцеляриях на самых, что называется, исполнительных должностях. В редакцию писательской газеты пишут о многих.

А.И. Колесникова — рядовой снабженец Московского городского совнархоза, вместо того чтобы буквально выполнить резолюцию начальства и, урезав «у всех понемножку», выручить «горящий» объект, сделала по-другому. Она добровольно взвалила на себя труднейшую работу по выявлению излишков, «зажатых» запасливыми хозяйственниками. Она отважно вырвалась, как говорится, за пределы своей компетенции и получила помощь из другого совнархоза, даже из другой республики.

Мне только, повторяю, не нравится, кажется унизительной и постыдной та нотка умиления, то удивление, которое звучит в нашем голосе, когда мы говорим о вещах, казалось бы, совершенно естественных: о том, что секретарша не грубит посетителям, что делопроизводитель держит в порядке вверенные ему папки, что служащий служит делу, а не просто ходит на службу.

Три женщины, сотрудницы одного из московских институтов, принесли в «Известия» свежий номер молодежного журнала: «Прочитайте, пожалуйста, вот эту статью».

Статья была о чуткости во взаимоотношениях взрослых и детей. Называлась она «Секреты детских тетрадей». Сочинил ее И. Глан. Редакция журнала снабдила ее рубрикой «Школа и жизнь» и трогательным рисунком: хорошенькие школьники за партами. Речь шла о том, как некая учительница (имя, отчество напечатаны полностью) в некоем втором классе «Б» (номер школы тоже назван) задала ребятам сочинение на тему «Мой папа». Она сказала, чтобы писали безбоязненно, все как есть. Потому что листочки будут без подписи.

«Она хитрила, конечно, Нина Николаевна (учительница. — И.3.), — Я их по почерку узнаю, — сказала она».

Потом будет родительское собрание, и под честное слово, что ее не выдадут, Нина Николаевна покажет эти листки папам и мамам. «Да простится ей это предательство», — пишет И. Глан.

Это только зачин, только цветики, как говорится. Но что это значит: «Да простится предательство»? Ведь у этого слова только один и беспросветно черный смысл. В «Толковом словаре» Ушакова о нем сказано: «Предать кого-то, изменить чему-то, нарушить верность». В старинном словаре Даля оно толкуется как действие «изменника, вероломца, лукавого и облыжного человека, душепродавца». Так оно и есть. И никак не иначе. И дико читать это «Да простится!», напечатанное в молодежном журнале в 1964 году.

Однако я попробую «спрятать чувства» и рассказать все спокойно.

«Гвоздем» статьи, центральной ее новеллой была история одного из маленьких авторов того сочинения (Глан назвал его имя и первую букву фамилии и настоящие имена, отчества отца и матери).

Вот что написал этот мальчик Вова: «Папа проводит свое время очень плохо. Он со мной не беседует, потому что приходит домой поздно. Он все время спит. К маме он относится плохо».

Журналист пишет, как он наткнулся на это сочинение, по его мнению, неопровержимо свидетельствующее о злодействе Вовиного папы, как он разговорился с девятилетним автором (не называвшим себя, насколько вы помните) и увидел в его глазах «недетскую печаль». Глан, наконец, знакомит читателей с «пронзительным, не по-детски горьким откровением Вовы: «Не любит он (папа. — И.3.) маму». [Имена родителей и других упоминаемых здесь людей по понятным причинам нами изменены.-Ред.]

Записав это серьезное свидетельство карапуза из второго «Б», журналист отправился к нему домой, чтобы расследовать — любит или не любит. Он почему-то полагал это своей прямой функцией.

Обстоятельства в семье оказались действительно трагическими. Мать Вовы Анна Сергеевна — инженер-химик, во время недавней аварии потеряла зрение. Чрезвычайная ситуация вдохновила гостя с блокнотом на целый каскад разнообразных и беспардонных, хотя вроде бы сочувственных, вопросов. Он допытывался, каковы у нее сейчас отношения с мужем, а под конец зачитал Вовино сочинение и попросил комментариев.

Да, Анна Сергеевна и ее мать отвечали корреспонденту доверчиво и подробно. Несчастье, конечно, огромное, в новых обстоятельствах, конечно, всем тяжело и горько. Но Вова и его сестренка с особенной и ревнивой любовью стали относиться к матери. И сочинение Вора, наверно, написал под влиянием какого-то минутного срыва. Он ведь маленький, ему не понять, каково приходится отцу! Видит, что отец редко бывает дома, видит, что тот хмур, неразговорчив, — ну и вывод! А Иван Федорович прекрасный муж и отец, просто святой человек. Он мужественно переносит беду и Аню ободряет, твердит ей: «Для меня все по-прежнему, я даже забываю, что с тобой вот такое произошло».