Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

— Мы пошли поздно, — пробормотал Шурка. — До нас, видать, все грибы повыбирали.

— Матвей Петрович, — осторожно спросил Степа, — вы с поезда? В город ездили, насчет стипендий?

— Хлопотал... — вздохнул учитель. — Но утешительного мало. Стипендий нам не прибавят...

— Как же теперь?

— Надо что-то самим предпринимать, — задумчиво проговорил Матвей Петрович. — Я вот шел и думал: не собрать ли нам комсомольцев и пионеров... Наймемся к мужикам побогаче копать картошку, заработаем денег. Создадим вроде как фонд помощи детям бедноты...

— Матвей Петрович! — крикнул Степа. — А мы уже сегодня работали. Видали, какая артель собралась...

И он рассказал, как ребята помогали Нюшке с матерью теребить лен.

Учитель замедлил шаг.

— Вот какие вы грибники! — засмеялся он. — Так сказать, первая артель в деревне. Поздравляю, артельщики! Только зачем же хорошее дело в секрете держать? Давайте завтра всем ребятам объявим!

Бабушке становилось все хуже. Она не могла подниматься с постели, не могла выйти на улицу, и Илья Ефимович решил про себя, что мать уже больше на свете не жилец.

Он освободил Таню от молотьбы и приказал ей сидеть дома — присматривать за больной.

Как-то раз, когда Степа работал на молотьбе, в овин прибежала Таня и позвала брата к бабушке.

— Что с ней? — испугался Степа.

— Проститься с тобой хочет... Она сегодня со всеми прощается.

Степа помчался к дому. Евдокия Захаровна попросила внука сесть поближе, жалостливо посмотрела ему в лицо:

— Ухожу, внучек, скоро преставлюсь... Как вы теперь, сироты-горемыки, жить будете?

— Что ты, бабушка, еще поправишься...

— Молчи, слушай... Я свое отжила, — перебила бабушка Степу и с трудом продолжала: — Ты, главное, не сгибайся... по-отцовски живи. И помни отца — он правильно шагал, честно. Худое про него скажут — не верь никому. И Таньку в обиду не давай... — Она сделала попытку потрогать Степины волосы, но не дотянулась, и темная, высохшая рука как плеть упала на одеяло.

У Степы сжалось сердце.

Закрыв глаза, бабушка долго лежала молча, потом вновь посмотрела на внука:

— Ну, иди по своим делам, иди! А мне уж недолго...

Умерла Евдокия Захаровна на другой день, под утро.

Ее похоронили тихо, неприметно и довольно быстро — шла молотьба, и Илья Ефимович дорожил каждым часом.

Дольше всех на кладбище задержались Таня и Степа.

Таня с опухшим от слез лицом все еще стояла перед могилой, а Степа обложил глинистый холмик зеленым дерном и посадил рядом с могилой молодую березку.

Потом они направились домой. Шли медленно, молча, позади усадеб, стараясь никого не встречать.

В доме у Ковшовых происходили поминки. Поп с дьячком, отпевавшие бабушку, родственники Евдокии Захаровны, какие-то старики и старухи старательно пили, ели и довольно шумно переговаривались. Степа вдруг почувствовал, что теперь, когда не стало бабушки, ему совсем не хочется входить в дядин дом.

— Посидим... переждем поминки, — предложил он Тане.

Брат и сестра прошли на огород и сели на «бабушкино место» около старой бани.

...Жить в доме Ковшовых становилось все труднее.

После смерти бабушки Илья Ефимович еще более недоверчиво стал посматривать на племянника.

Степа не раз слышал, как дядя многозначительно говорил жене, что нет ничего хуже, когда в стаде заводится одна паршивая овца. И Степа понимал, что речь идет о нем.

Как-то раз Илья Ефимович завел с племянником разговор о сапожной мастерской. Степа сказал, что он подумает, но большой охоты идти в сапожники у него не было.

— Навязался на нашу шею коммунаров выродок! — жаловался Илья Ефимович своим домочадцам. — Что в доме ни скажи, что ни сделай — зараз все по деревне растрезвонит! — И он советовал им держать с колонистом ухо востро.

Степа чувствовал на каждом шагу, как Ковшовы начали его сторониться.

Уходя ка работу, Пелагея закрывала дом на замок и не говорила племяннику, куда прячет ключ. Когда Степа приходил к обеду или ужину, разговоры за столом обычно прекращались. Все ели молча, словно на поминках, и мальчик спешил поскорее вылезти из-за стола.

Не забыл дядя напомнить и о «грибном походе», о котором отцу донес всезнающий Филька, и о других делах «артельщиков», помогавших детям бедноты.

— Скажи на милость, артель затеяли! — удивлялся он. — Работают на чужого дядю с тетей, а обедать к матке с батькой бегут. Ну, и бессребреники!..

Но особенно изощрялся в насмешках и донимал Степу Филька. Он придирался к нему по всякому пустяку, чуть ли не каждый день спрашивал, как поживает Нюшка, сколько она уже накопила приданого, и величал братца «ветлугинским зятьком».

Степа бледнел от злости, бросался на Фильку, и они схватывались драться.

Филька старался бить так, чтобы на теле у Степы не оставалось никаких следов, а сам с удовольствием размазывал по лицу кровь из расквашенного носа и орал на всю улицу, что колонист его убивает.

Илья Ефимович выходил из себя, топал на Степу ногами. Таня принималась плакать.

Как-то раз, когда Степа вернулся с поля, где он вместе с другими школьниками помогал Ветлугиным копать картошку, Филька язвительно спросил его:

— Может, ты к Ветлугиным не только работать, но и обедать будешь ходить? У них там, поди, разносолов полно... Вот уж откормишься!

— Не хнычь! — стиснув зубы, ответил Степа. — Ваш хлеб не трону. Уйду куда-нибудь.

— Давно бы пора. А то навалился на нашу шею, голь-моль перекатная! Корми тебя, обувай, а ты всякие пакости чинишь. Да и тесно нам в одном доме. А ну, говори: когда уйдешь?

— Мое дело. Докладывать тебе не стану.

— Смотри, колонист, не прохлаждайся! — погрозил Филька. — Все равно я тебя из дома выживу.

Степа только пожал плечами — все идет к одному. В доме он помеха и нахлебник, ненужный, лишний человек, бельмо на глазу.

Хорошо бы перебраться в школьное общежитие — много ли ему надо! Топчан в углу, матрац, набитый сеном, одеяло. Но как быть со стипендией? В школе ее не получишь, а дядя то и дело жалуется, что трех грамотеев ему кормить накладно. А на днях он еще раз предложил Степе определить его в сапожную мастерскую. Может, и в самом деле согласиться на это?

Деревня с утра загуляла — мужики ходили по гостям, пили вино, орали песни. А вечером веселились парни и мальчишки. По старинному обычаю, в этот осенний праздник разрешалось бесшабашное ухарство и озорство.

Мальчишки бродили по усадьбам, снимали с петель калитки, ворота, закрывали соломой печные трубы, запрягались в плуги и пропахивали вдоль улицы мелкие кривые борозды. Они утаскивали бороны, телеги, поленья дров, хворост, бревна и все это громоздили на дороге при въезде в деревню — попробуй потом разберись, кому что принадлежит!