Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

— Это что же, вроде волчьего паспорта мальчишке выдать? — покачав головой, переспросил Георгий Ильич.

— Понимайте как угодно! — запальчиво бросил Хромцов. — Такие, как Ковшов, способны разложить всю школу...

— Это уж вы чересчур хватили! — недовольно перебил его Савин. — Все-таки Ковшов только еще подросток, к тому же сирота — и нам надо подумать о его дальнейшей судьбе. Я бы так сформулировал наше решение: считать дальнейшее пребывание в кольцовской школе крестьянской молодежи ученика Ковшова, как трудновоспитуемого, невозможным и просить роно определить его в исправительно-трудовую колонию... Записывайте, Матвей Петрович, — обратился он к Рукавишникову.

— Нет... этого я записывать не стану. — Учитель отложил ручку в сторону.

— Что с вами? — Савин с удивлением вскинул голову. — Вы не согласны с большинством?

Матвей Петрович поднялся:

— Да, не согласен... Назвать ученика «трудновоспитуемым» — это все равно что поставить на нем клеймо. Позорное клеймо! Я не верю, что Степа Ковшов такой. Да вы и сами в это не верите...

Матвей Петрович вдруг вспомнил странные столкновения Степы с директором школы, его рассказы о подозрительных встречах Савина с Ильей Ковшовым. «Быть может, в этом-то все дело?» — мелькнуло в голове.

— Мне... мне кажется, что вы пристрастны к Ковшову, — глухо заговорил он, в упор глядя на директора. — Создается впечатление, что он вам в чем-то мешает и вы задались целью во что бы то ни стало удалить его из школы...

В учительской стало очень тихо.

— Это вы мне... мне говорите? — побледнев, вполголоса спросил Савин.

Он поднялся, схватился за сердце и, обведя всех грустным взглядом, вновь опустился на стул.

Учителя бросились к директору. Клавдия Мартыновна поднесла графин с водой. Кто-то вырвал у Матвея Петровича стакан.

Раздались возмущенные восклицания: «Неслыханно!», «Безобразие!», «Мы должны протестовать!»

Савин отпил глоток воды и слабым голосом попросил проголосовать за его предложение.

Преподаватели подняли руки: пятеро за исключение Степы и двое — Матвей Петрович и Георгий Ильич — против.

— Другие вопросы обсудим завтра, — сказал директор. — Идите по домам, прошу вас...

Матвей Петрович первым вышел из учительской. На лестнице его догнал Шумов.

— Это уж вы зря погорячились! — ворчливо заметил он. — И наговорили бог знает чего. Савин вам этого не простит... Завтра же поедет куда нужно...

— Ну что ж... — усмехнулся Матвей Петрович. — Как веревочке ни виться, а кончику быть... А за Степу, Георгий Ильич, спасибо вам большое.

Весть об исключении Степы Ковшова из школы молниеносно разнеслась среди ребят и обросла, как это часто бывает, небылицами и досужими домыслами.

О хулиганстве Степы передавались самые невероятные истории. Рассказывали, что Ковшов держит в страхе весь класс и способен сорвать любой урок, что преподаватели ходят перед ним на цыпочках, а Клавдия Мартыновна замирает от одного взгляда Степы и всегда ставит ему в журнале только отличные отметки.

Нюшка, Митя и Афоня лезли из кожи, доказывая всем, что все это враки, а Шурка в азарте даже поколотил одного болтливого шестиклассника. Пользы это никакой не принесло. Наоборот, в школе пошли разговоры, что дружки у Степы Ковшова такие же драчуны и забияки, как и он сам, и их тоже невредно бы отправить в исправительно-трудовую колонию.

Вновь всплыли на поверхность слухи о том, что Степка-колонист постоянно носит в кармане острую финку и тяжелую свинчатку и в драке применяет такие диковинные и свирепые приемы, что лучше с ним не связываться.

Ученики младших классов с опаской посматривали на Степу и на всякий случай обходили его стороной.

Шагая улицей, Степа не раз слышал, как мальчишки кричали ему вдогонку: «Ребята, тикай! Трудновоспитуемый идет!»

От злости Степу бросало в жар, он сжимал в карманах кулаки и, с трудом сдерживая себя, проходил мимо.

По утрам, как обычно, он приходил на занятия. Преподаватели, которые голосовали за исключение, делали вид, что не замечают его присутствия в классе.

Как-то раз Клавдия Мартыновна вызвала отвечать урок Шурку Рукавишникова.

Шурка, кинув взгляд на Степу, подошел к географической карте, взял указку и начал было рассказывать о реках Сибири, но потом неожиданно умолк.

— В чем дело, Рукавишников? — спросила учительница. — Уже выдохся?

— Да нет... мы вчера со Степой здорово подготовились... — Шурка помялся. — Клавдия Мартыновна, вызовите Ковшова. Чего он, как неживой, сидит!

— Я спрашиваю тех, кто учится в моем классе, — сухо заметила учительница. — А Ковшов, как известно, человек здесь посторонний...

— Лафа колонисту, раздолье! — посмеиваясь, шепнул Уклейкин. — Никаких тебе уроков! Сиди, в окошечко поглядывай. Хочешь, в носу ковыряй. Нам бы так...

Не дождавшись конца урока, Степа выскользнул из класса, ушел в общежитие и, швырнув на тумбочку книжки, повалился на топчан.

— Это по какому праву с урока улизнул? Кто такой? — сердито закричал заглянувший в общежитие школьный сторож. — А-а, колонист! Ну, тебе можно... Лежи, отдыхай останные дни. Не прижился, значит, в нашей школе, буйный нрав помешал... Ничего, в колонию попадешь — там тебя ошкурят, приберут к рукам... Да ты ладно, не убивайся, — пожалел дядя Петя мальчика, заметив, как у того дрогнули плечи. — Все равно из деревни-то уходить. Родни у тебя здесь немного, да и та не очень привечает... И на артель особо не надейся — она долго не проживет.

— Чего ты мелешь, Емеля! — Степа зло посмотрел на сторожа. — Иди вот, звонок на перемену давай!

Спохватившись, сторож выбежал из общежития.

В перемену к Степе зашли Таня, Нюшка, Шурка и принялись уговаривать его вернуться в школу.

— А зачем? — вяло пожал плечами Степа. — Я ж пустое место в классе. Меня, верно, и в списках нет.

— А ты... ты плюнь! И не думай ничего плохого. Учись себе и учись, — пыталась утешить его Нюшка.

— Матвей Петрович сказал, что он за тебя до последних сил драться будет, — сообщил Шурка. — И комсомольская ячейка вступится... Да ну же, Стенька Разин, не кисни!

Но в этот день в школу Степа так и не пошел.

В сумерки в общежитии побывал Матвей Петрович. Он сказал, что Степа поступил очень неразумно, уйдя самовольно с занятий. Это только лишний повод, чтобы Савин и другие преподаватели смогли обвинить его в озорстве и недисциплинированности. К тому же вопрос о его исключении будет еще утверждаться в роно. Комсомольцы уже написали в район письмо, а на днях Матвей Петрович сам поедет туда и сделает все возможное, чтобы отстоять Степу.

— Понимаю, тяжко тебе, — вздохнул учитель. — Но что делать? Ходи все-таки на уроки...

Наутро скрепя сердце Степа отправился на занятия.