Всеволод Кочетов - Журбины

Чем больше он говорил, тем сильнее Катя бледнела. В глазах ее уже не было ни тоски, ни страха. Алексею показалось, что она вот-вот упадет в обморок. Он двинулся к ней, чтобы поддержать, но Катя отступила на шаг.

— Слышу, — ответила она. — Слышу, Алеша. Значит, это жертва? Мне жертв не надо. Ты пожалел меня. Не хочу никакой жалости.

Перед Алексеем был совсем другой человек. Не несчастный и маленький, а гордый и оскорбленный.

— Немедленно увези меня обратно! Или я уйду пешком.

— Хорошо, ты уйдешь. Я тебя отвезу. Но скажи, почему ты не ответила на мое письмо?

— Только потому, что знала: ты же написал его из жалости. И вот не ошиблась.

— Только потому?

— Да, потому.

— Если так, Катюша, то я сказал тебе неправду. Я привез тебя совсем не для того, чтобы уходить. Я думал, ты захочешь остаться со мной. Я хочу быть с тобой, Катюша. Я не могу без тебя…

— Боюсь верить, Алеша… — Катя зашептала, как было там, на площади возле завода. — Боюсь…

Алексей сделал шаг к ней, Катя не отступила; шагнул еще. Третий раз переменилось выражение Катиных глаз. Там были теперь тревожное ожидание и готовая вспыхнуть радость. Алексей не увидел этой радости, потому что Катя крепко, всем лицом вдруг прижалась к его груди и обхватила руками его плечи.

Антон с волнением следил за стальной махиной, под звуки музыки медленно плывшей в воздухе. Катучая площадка подала ее через раздвинутые во всю ширь ворота цеха, краны подхватили и понесли на стапель. Через час, через два площадка подаст к стапелю следующую махину весом в сто тонн, снова краны подхватят ее… Сто двадцать, сто тридцать таких подхватов, и на стапель из цехов будет перетащен весь корабль. Он там давно заготовлен. Одновременно с перестройкой цехов в них продолжалась и производственная работа. Корпусообрабатывающая мастерская производила заготовки. На специально оборудованных площадках сваривались узлы и секции. Все четыре стапеля после спуска тральщиков тоже были приведены в полную готовность к приему секций.

Антон стоял среди большой группы гостей. Вот министр. В руке он еще держит ножницы, которыми только что перерезал красную ленточку у выхода из главного цеха сборки секций. Рядом с министром — товарищ из Центрального Комитета партии, который когда-то разговаривал с Антоном о проекте. Дальше секретарь обкома. За ним несколько академиков и профессоров, среди которых и Михаил Васильевич, наставник и учитель Антона. Все они почему-то одновременно и дружно протирают платочками стекла своих очков. Вот делегаты других заводов, которые тоже строят корабли. Старый завод на Ладе привлек всеобщее внимание, потому что из старого он превращался в новый, вступал в совсем иную для него жизнь.

Антон стоял и волновался: в том, что его родной завод вступал в иную жизнь, была немалая доля и его, Антонова, труда.

В институте, слушая курс технологии кораблестроения, Антон все, что слышал, непременно переносил мысленно на свой завод. Он вспоминал отца с инеем на косматых бровях, Александра Александровича, который проклинал ветер; вспоминал себя, своих друзей на этом ветру, в эти морозы. Почему, думал он, корабль должен год, а то и год с лишним простаивать на стапеле? Почему на их заводе чуть ли не каждый лист обшивки, каждый угольник и швеллер ставятся на место только на стапеле, а если и собираются предварительно в секции, то в какие секции? В небольшие, незначительные — флоры, бракеты, шпангоуты, бимсы. На передовые заводы пришла новая технология, а на их заводе все держат и держат корабль месяцами на стапеле, на суше, не пускают в море.

И когда настало время распределения тем дипломных проектов, Антон взял себе давно им выбранную тему — проект реконструкции завода на Ладе. Он включил в этот проект все судостроительные новшества — и уже апробированные практикой, и едва наметившиеся в научно-исследовательских институтах. Антон работал над своим проектом с таким жаром и вдохновением, с таким трудолюбием, с таким упорством, что его работу оценили на «отлично», и даже с особым примечанием, в котором говорилось: может стать основой для последующей защиты диссертации на степень кандидата технических наук. Антона взяли работать в научно-исследовательский институт, и, когда министерство поручило институту подготовить для правительства материалы о возможностях реконструкции завода на Ладе, профессор Белов сказал: «Антон Ильич, мне думается, ваш дипломный проект нам пригодится. Вытаскивайте-ка его на свет божий!»

Торжественно трубили трубы оркестра. В их голосе Антон, с волнением следя за плывущей в воздухе махиной, слышал: «Дело, для которого ты сюда приехал, сделано. Можно и уезжать». Не можно, а должно. Министр сказал вчера, что его, Антона Журбина, ждет командировка на Балтику, где еще один старый завод надо сделать молодым. Большой поток начинается во всем судостроении отечества.

Большой поток пошел, и в тот же день многие на заводе поняли, что в их жизни совершаются крутые изменения. Пусть неплохо они работали, пусть даже хорошо, но уже и «хорошо» не годится, надо «отлично». Илья Матвеевич, когда на подготовленные кильблоки опускалась первая секция нового корабля, думал о том, что за ней точно в срок, час в час, минута в минуту, придет вторая, что ходить по стапелю да рассуждать, как бывало, нельзя, что проволочки, подобные той, какая случилась у них с Александром Александровичем по поводу дополнительной обшивки, совершенно недопустимы. Прежде корабль мог простоять на стапеле лишних два-три месяца, а цехи все равно работали с полной нагрузкой — готовили материалы, оборудование и механизмы для следующих кораблей. Теперь застрять со оборкой на стапеле — значит остановить большой поток — главную заводскую артерию. Саня, Саня! Не прав ли ты, старый друг? Не сойдет ли он, Илья Матвеевич, с круга? Сможет ли расстаться с привычками практика-умельца, сумеет ли приобрести другие навыки взамен старых, навыки не выбиваться из общего ритма?

День прошел быстро. Журбины собрались дома к обеду. Агафья Карповна положила в суп молодых стручков фасоли, но фасоль никто из тарелок не выбрасывал, — ее не замечали, так были заняты знаменательным событием.

— Уедешь теперь, Антошенька, — сказала Агафья Карповна, когда, переговорив об всем, за столом замолчали. — Надолго, поди, а?

— Надолго, мама.

— По таким делам накоротко не ездят! — добавил Илья Матвеевич. — Журбины везде надобны.

— Да они, отец, и так везде есть, — ответил Антон весело. — Только фамилии у них разные. Один — Алексеев, другой — Васильев, третий — Степанов.

— Встречал?

— Встречал.

— Семейной гордости у тебя нет, сынок.

— Она у меня немножко пошире. За всех Журбиных сразу: и за тех, которые Степановы, и за тех, которые Васильевы.