Сигизмунд Кржижановский - Возвращение Мюнхгаузена. Повести, новеллы, воспоминания о Кржижановском

Так вывернулся Кржижановский из тяжелого, казалось, безвыходного педагогического казуса.

Внести новые пункты в академическую программу ему, пожалуй, не удалось, но молодой ученый, который создаст диссертацию "О теме поединка в русской литературе", найдет много новых интересных сопоставлений в жизни русских писателей и характерах героев.

Из всего созданного Кржижановским было реализовано несколько рассказов в журнале "Тридцать дней", в том числе рассказ о локтекусе, была поставлена опера "Суворов" на музыку С. Н. Василенко в нескольких театрах страны, наконец, было опубликовано несколько статей о Шекспире, Шоу в первом издании "Литературной энциклопедии" и в журнале тридцатых годов "Литературная учеба".

Кржижановскому не везло на оппонентов. Он знал запреты - критики не знавал.

Гордый и непризнанный, самолюбивый и болезненно не способный ни на какие компромиссы, он всю жизнь так и прошлепал исполинскими крыльями по мокрой палубе наподобие бодлеровского альбатроса.

Жизнь продолжается...

То, что писал Кржижановский, не было модным в те времена и поэтому не может считаться устаревшим в другие времена.

Жизнь впереди...

"Nil admirari". "Ничему не удивляться". Это была игра, начавшаяся так давно, как только в памяти вставал облик пожилого мужчины. Грузного. Чуть сгорбленного. С пристальным взглядом сквозь толстые стекла очков. Наверно, по-настоящему пожилым он стал позже, но в шесть-семь лет - свое беспощадное ощущение возраста. Дядя Зигмунт был "взрослым", и налет седины должен был превратить его еще и в пожилого человека.

"Ничему не удивляться", - я совершенно случайно знала перевод латинской поговорки. Ее слишком часто повторяла дома бабушка, откладывая по утрам газетные простыни с холодящими кровь подробностями вредительской деятельности множившихся с немыслимой быстротой врагов народа. Пожалуй, это была единственная оценка, произносимая вслух, тем более при слишком маленькой внучке. Шел 1938 год. Когда-то бабушка училась на математическом факультете Сорбонны, кончала Фрёбелевский факультет Донского университета, и от дяди Зигмунта я узнала, что ей посвятил несколько строк Казимеж Тетмайер, до которого так и не успела дойти Литературная энциклопедия и о котором ни слова не сказала Большая советская в своем первом, стоявшем у нас дома издании. Великий польский поэт, повторял дядя Зигмунт. Может быть, это был его собственный перевод тетмайеровских строк?

"Между артистами и публикой существует обычно недоразумение, возникшее оттого, что публика, требующая от артистов наибольшей впечатлительности и оригинальности в искусстве, не может ужиться с нею в жизни, - как будто человек, в котором ночное безбрежие моря или шум вихря будят известную силу, может не испытать в себе действия подобных сил, когда видит что-нибудь такое, что потрясает его в жизни реальной. С другой стороны, и артисты ищут у массы той способности, которой одарены сами, забывая о том, что эта-то способность составляет их исключительное свойство, их признак. Отсюда происходит тот диссонанс, который бывает иногда бряцанием колокольчика о деревянный стол, а иногда скрежетом, от которого кровь стынет в жилах..." Эти слова, набросанные нетерпеливым почерком дяди Зигмунта, почему-то остались в одной из старых общих тетрадей. Во всяком случае, довоенной. Сохранившейся чудом.

Игра заключалась в том, что дядя Зигмунт в каждую нашу встречу непременно произносил какую-нибудь латинскую поговорку и вопросительно смотрел на меня. Надо было ее перевести, и - вопрос самолюбия - как можно быстрее. О знании латыни не могло быть и речи, но зато у меня существовала своя тщательно оберегаемая тайна: раздел подручного французского "Ларусса" с перечислением наиболее популярных латинских выражений. Его приходилось постоянно пересматривать в тихой надежде, что вдруг повезет и в памяти останется именно та поговорка, которая придет на ум дяде Зигмунту. "Namina sunt odiosa" - "Имена ненавистны". "Non bis in idem" - "Нельзя оказаться два раза в одинаковом положении". В одну из последних встреч, незадолго до смерти дяди Зигмунта, он очень четко, почти жестко скажет: "Dum spiro spero" - "Пока живу, надеюсь".

У "Зигмунта" была тоже своя непростая история. В общежитии такая транскрипция имени Сигизмунд не была принята. Но у Сигизмунда Доминиковича существовала целая теория о смысле имен и их влиянии на судьбу человека. Он подробно объяснял, что его имя складывается из двух древнеготических слов: "зиг" - победа и "мунт" - охрана. И что если пока - он старательно подчеркивал: пока - победоносное имя оказывает скорее обратное воздействие на его судьбу, то это вовсе не значит, что когда-нибудь все не переменится. К лучшему. В тридцатых годах предрекать перемены в жизни представлялось слишком опасным.

И еще "Зигмунт" Сигизмунда Доминиковича имел своего непосредственного покровителя и предшественника - польского короля Зигмунта I Старого. Это были первые и в то время вообще немыслимые уроки польской истории. Когда через много лет мне доведется бродить по краковским Плантам, подниматься на Вавель, стоять у Зигмунтовской часовни, вся их история будет вспоминаться голосом дяди Зигмунта. В минуты хорошего настроения - были они куда как редки - Сигизмунд Доминикович находил даже портретное сходство с своим "покровителем".

В самом деле, великолепный эрудит, знаток нескольких языков. Искавший мира, но заключавший мирные договоры, таившие в себе зародыш новых войн. Вынужденный постоянно обороняться. Враг протестантов - правда, это ставилось "покровителю" в вину. Женившийся не слишком удачно в первый раз, зато во второй раз на Боне Сфорца, которая своей образованностью и честолюбием побуждала короля действовать, искать успехов. Если бы ему и захотелось успокоиться на достигнутом, королева Бона никогда бы ему не позволила. Вместе они покровительствовали архитекторам, живописцам, музыкантам, возводили Вавельский замок. Под Боной подразумевалась тетя Нюся - Анна Гавриловна Бовшек, ближайший друг и жена Сигизмунда Доминиковича.

Особенностью дяди Зигмунта были так называемые горизонтали истории: не отдельные ее факты, а как бы пласт времени, проходящий через все европейские страны. Зигмунт I Старый так хорошо запомнился потому, что правил он в годы правления нашего великого князя московского Ивана III, что оба взяли себе жен из Италии и что руки его дочери-красавицы Катажины Ягеллонки добивался Иван Грозный и даже поставил условием заключения мира со шведами, чтобы ему была выдана в жены польская королевна, несмотря на то, что была она замужем и муж ее находился в заключении в одном из шведских замков. В коротких рассказах дяди Зигмунта, рассказах-справках, не оставалось места для романтических отступлений, и тем не менее их ощущение не исчезало, хотя ему оставался ближе накал честолюбивых страстей, внутренний механизм борьбы за власть. "Времена меняют нравы" - характерная гримаска кривила уголок губ: "Нравы или ситуации? С соотношением московские великие князья золотоордынские ханы еще надо всерьез разобраться. Великие патриоты или не менее великие предатели". И на укоризненный вздох тети Нюси: "Уточняю: враги народа".