Сигизмунд Кржижановский - Возвращение Мюнхгаузена. Повести, новеллы, воспоминания о Кржижановском

Вскоре после этого юноша запер свою клавиатуру на ключ и попробовал променять нотные значки на буквы; но он наткнулся и тут на препятствие, еще менее преодолимое: ведь он был - повторяю еще раз - человеком-темой, а литература наша вся на фабульных построениях; он, понимаете ли, не умел раздробляться и ветвить идеи, он был, как и надлежит человеку-теме, живым стремлением не из единого в многое, а из многого в единое. Иногда в коробках с перьями нет-нет да и попадется нерасщепленное перо: оно такое же, как и все, и заострено не хуже других, но - писать оно не может.

Однако мой юноша, кстати к тому времени уже превратившийся в двадцатипятилетнего молодого человека, с упорством нерасщепленной цельной натуры решил насильно овладеть этим самым множеством ; то есть, конечно, он называл все это по-иному, но верный инстинкт указал ему на путешествие, этот перерабатывающий многих людей метод опестрения и омножествления нашего относительно однородного, так сказать, сплошного опыта. К тому времени он получил наследство - и поезда повезли его от станций к станциям по разноязыкому и лоскутному миру. Записные тетради кандидата в писатели разбухали от пометок и схем, а вещи, настоящей, до конца в буквы вогнанной вещи, не отыскивалось. Внутри всех сюжетов, за которыми охотился его карандаш, он чувствовал себя так, как чувствует себя каждый из нас в гостиничном номере, где все чужое и равнодушное: и для тебя, и для других.

И наконец - это случилось после многих месяцев скитания - они встретились: человек и тема. Встреча произошла в монастырской библиотеке Санкт-Галлена, расположенного меж швейцарских взгорий. Был, кажется, дождливый день, скука привела моего героя к полкам редко посещаемой библиотеки, и здесь, среди взбудораженной книжной пыли, был отыскан Ноткер Заика; хотя Ноткер и не был ничьим вымыслом, но успел отсуществовать ровно тысячу лет тому назад: кроме имени, сразу же заинтересовавшего нашего собирателя фабул, от него не осталось почти ничего, лишь несколько полуапокрифических данных, выдержавших испытание тысячелетием: это-то и давало возможность сделать его заново, превратить оттлевшее в расцветшее. И наш незадачливый - до сих пор - писатель деятельно принялся за пересоздание Ноткера. Монастырские книги и рукописи рассказали ему о древней, сейчас полузабытой школе санкт-галленских музыкантов. Задолго до нидерландских контрапунктистов иноки уединенного, зажатого меж гор Санкт-Галлена проделывали какие-то таинственные опыты полифонии, одним из них был Ноткер Заика; предание рассказывает о нем, как однажды, гуляя по горному срыву, он услыхал визг пилы, стук молота и голоса людей; повернув на звук, музыкант дошел до поворота тропы и увидал артель рабочих, крепивших балки для будущего моста, который должен был быть переброшен через пропасть; не подходя ближе, не замеченный рабочими, он наблюдал и слушал - так утверждает предание, - как люди, повиснув над бездной, стучали топорами и весело пели, а затем, вернувшись в келию, сел за сочинение хорала "In media vita - mors" [49] "Посреди жизни - смерть" (лат.). . Герой наш стал рыться в пожелтевших нотных тетрадях библиотеки, стараясь найти квадратные невмы, рассказывающие о смерти, вклиненной в жизнь, но хорала нигде не было; все же с разрешения настоятеля он унес с собой в номер гостиницы целую кипу полуистлевших нотных листов и, запершись, целую ночь, под опущенным модератором, вдавливал в клавиши древние песнопения санктгалленцев. Когда все листы были проиграны, он стал напрягать фантазию, стараясь представить себе звучание того, неотысканного хорала. И ночью он ему приснился - величавый и горестный, медленно шествующий миксолидийским ладом. А наутро, когда, вернувшись к клавиатуре, музыкант попробовал повторить приснившийся хорал, обнаружилось неожиданное для него сходство Ноткерова "In media" с его собственным "Комментарием к тишине". Продолжая ворошить рукописные кипы Санкт-Галлена, наш исследователь узнал, что старый сочинитель музыки со странным прозвищем Заика, или Balbulus, всю жизнь трудолюбиво подбирал слова и слоги, подтекстовывая музыку; любопытно было то, что, благоговея пред звукосочетаниями, он относился, по-видимому, с полным пренебрежением к так называемой членораздельной человеческой речи: в одной из доподлинных записей Ноткера Заики стояло: "Иногда я втихомолку размышлял, как закрепить мои сочетания из звуков, чтобы они, хотя бы ценою слов , избегли забвения". Очевидно, слова были для него лишь пестрыми флажками, мнемоническими символами, закреплявшими в памяти музыкальные ходы; иногда ему надоедало прибирать слова и слоги - тогда, задержавшись на одном каком-нибудь le alliluja, он проводил его сквозь десятки интервалов, бессмысля слог ради иных заумных смыслов; эти упражнения Ноткера в области так называемого атексталиса особенно заинтересовали нашего исследователя; погоня за невмами Великого Заики завела его сначала в библиотеку Британского музея, потом в книгохранилище св. Амвросия в Милане. Тут и произошла вторая встреча - встреча двух книг, которым мало было иметь свою судьбу, как это разрешает им пословица, - которым самим захотелось стать судьбой. В неустанных поисках материалов для своей книги о санктгалленце герой мой завернул как-то в лавку одного из миланских букинистов: ничего любопытного, хлам; но желая компенсировать время, отнятое у хозяина лавки, битый час суетившегося вокруг него, он указал на первый попавшийся корешок: вот эта. И купленная наугад книжка тотчас же очутилась в одном портфеле с его работой, разрозненные черновые листки которой медленно срастались в книгу. Там, в глухом мешке, они пролежали вместе, как муж с женой, листами в листы "Ноткер Заика" и "Четвероевангелие" (купленный вслепую текст оказался ветхим, одетым в старинные латинские шрифты рассказом четырех благовествователей). Как-то на досуге, оглядев рассеянно покупку, мой исследователь атексталиса хотел уже отложить ее в сторону, но в это время внимание его остановила чернильная заметка, сделанная почерком семнадцатого столетия на полях книги: "S - um".

("Бессмысленный слог", - пробормотал из своего угла Фэв.)

Человек, перелистывавший Евангелие, вначале думал приблизительно так же. Но его заинтересовало тире, отрывавшее начальное S от um. Продолжая скользить главами по полям вульгаты, он заметил еще одну чернильную черту, отделявшую от контекста два стиха: "Се, Отрок Мой, Которого Я избрал..." и т, д., и "...не воспрекословит, не возопиет, и никто не услышит на улицах голоса Его". Как бы смутно что-то предугадывая, читавший стал внимательнее, страница за страницей обыскивая глазами поля; двумя главами далее была еле различимая отметина ногтем: "...Господи, сыне Давидов, дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова". Затем шли как будто пустые поля. Но сочинитель "Комментария к тишине" был слишком заинтересован, чтобы отказаться от дальнейших поисков; разглядывая книжные листы на свет, он обнаружил еще несколько полусгладившихся, врезанных чьим-то острым ногтем отметин - и всякий раз против них стояло: "И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал. Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствует против Тебя? И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился", или: "...наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания"; иногда черты были лишь различимы в лупу, иногда же резко отчеркивали стих; они то были короче обыкновенного тире и выхватывали лишь три-четыре слова, например: "Но Он уходил в пустынные места..." или: "Иисус молчал", то длинились вдоль цепи стихов, выделяя целые эпизоды и рассказы, - и всякий раз это был рассказ о вопросах, не дождавшихся ответа, о безмолвствующем Иисусе. То, о чем старые невмы Санкт-Галлена говорили точно заикаясь и вообще говорили , здесь было отмечено и врезано - острием мимо слов до конца. Теперь было ясно: на полуслипшихся желтых полях ветхой книги рядом с отсказавшими себя четырьмя благовествовало не нуждающееся в словах, раскрывающееся и с пустых книжных полей пятое Евангелие: от молчания . Теперь было понятно и чернильное S-um: оно было лишь сплющенным Silentium [50] Молчание (лат.). . Можно ли говорить о тишине, тем самым не нарушая ее, можно ли комментировать то, что... ну, одним словом, книга убила книгу, - с одного удара, и я не стану описывать, как горела рукопись моего человека-темы. Допустим, что так же, как и...