Михаил Лифшиц - Зубочистка

«Сын Николай подъездные беспорядки покритикует, пальто снимет, разуется – и на кухню, – само собой вспоминалось Клавдии Петровне. – Я ему сразу супчику, а он: мам, мол, чего-то не хватает. Ну, доставала бутылочку. Он после первой рюмки благодарить начинал, спасибо, мол, мама, хорошо с устатку. А после второй – закусит слегка, супчик доест и начинает Таньку ругать. Как же, говорит, вы ее с отцом разбаловали, с самого детства – все для нее. Особенно шуметь начинал, если мать о дочке что-нибудь хорошее сообщала. Ну, например, один раз сказала, что Таня с мужем сына в английскую школу отдали. Тогда Николай сразу на крик перешел: «Чего им не отдать – у них денег куры не клюют!» Что деньги-то? Сама видела, как Таня с детьми – и уроки поможет сделать, и книжку почитает, и мужа позовет помочь. Тут и без денег другого много всего… Да и деньги-то не так просто даются, видела, как Танька с мужем вкалывают с утра до ночи и с ночи до утра. Детей уложит, так еще сидит у компьютера или по телефону говорит, по большей части, орет в трубку. А у Николая-то по-другому. Придет с работы, рюмочку выпьет, поест, ляжет перед телевизором и лежит весь вечер, только ворчит, что смотреть нечего. Дочка подойдет к нему с уроками, а он: «Не видишь, что ли, отец устал? Сама, скажет, учись в жизни разбираться, учись шишки набивать. Без этого в жизни нельзя. Мне, скажет, не особо, кто помогал». Потом сообразит, что бабушка Клавдия Петровна на этот раз тут, рядышком, – и подправляет: «Скажи, мам, много ты за меня уроков делала?» Фальшиво, неприятно… Будто забыл, что и время другое было, и уроки другие были, да и мать-то с отцом чем могли помочь, с неполным средним образованием… Сначала думала, что он только когда поддатый так с дочкой разговаривает. Нет, и трезвый ту же песню поет… Зато, кстати ли, некстати, но обязательно разводит, как Танька перед ним виновата, как она все прибрала, а ему ничего не оставила. Попыталась Клавдия Петровна разок возразить: «Сынок, ну что ты так говоришь? Вот сад на тебя перепишем, и машину-то тебе ведь отдали, а ты ездить не стал…» Николай затрясся весь, кричать начал: «Да разве это машина?! «Запорожец» тридцатисильный! Нашла что сказать! Не понимаешь, так и молчи! А сад когда перепишешь, так и будешь говорить!» Клавдия Петровна сразу отступилась, не стала спорить. А на самом деле чем «Запорожец» – не машина? И Татьяна с мужем сначала на «Запорожце» ездили семь лет. Это потом менять начали. А теперь, конечно, у Таньки и у мужа – у каждого своя машина, да еще служебные есть. А «Запорожец» Колькин так и стоит на садовом участке пятнадцать лет, догнивает».

Вернулась Татьяна с пинцетом. Володя так же обстоятельно отдал ей фонарик, взял пинцет и на ощупь, помогая рукой слабому пинцету, пытался вытянуть деревяшку из замка.

«Мужчина, а не мужчинка, он работает, а Танька-то на подхвате, – с удовлетворением подумала Клавдия Петровна, а потом мысли сами вернулись к Николаю. Подспудно даже удивилась сама себе Клавдия Петровна – о чем она думает в ее-то положении. – Последнее время Николай новую линию стал гнуть. Говорил, что и в дальнейшем ему не на кого рассчитывать. «Ты, – говорит, – мама, к Татьяне с полным уважением, и посейчас все ей, а нам – на тебе, Боже, что сестре негоже. Оформишь, говорит, все на нее, я даже и не узнаю». Это он про наследство – квартира, садовый участок. Опасался, что я все Таньке отпишу… Мог бы и пощадить больную мать…Но у Николая подобные мысли всегда копошились: как бы не прогадать, когда родители помрут. Еще Игнат был жив, но болел уже, не вставал почти, Николай также выпил, пообедал и вдруг как брякнет: «Надо бы отцу гроб купить, а то потом дороже станет!» Я только ойкнула и села на табуретку. А он испуга моего не понял и объяснил: «Отец и не узнает, я гроб в саду, на чердаке спрячу». Но разговоры эти ничем не кончились, да и не могли ничем кончиться. Колька так просто говорил, чтобы обидами своими потрясти, да над матерью покуражиться»…

Володя и сверху, и снизу подлаживался к замочной скважине – никак не получалось, соскакивал слабый пинцет.

– Вот, паразит! Как плотно затолкал, не вытащишь…О! Давайте бокорезами! – обрадовался удачной мысли Володя – Татьяна Игнатовна, у вас щипчики в косметичке есть? Уж больно неуловимая деревяшка!

Татьяна повернулась, чтобы опять пойти к машине.

– Стой! – сказала Клавдия Петровна. – Бери сумки, поехали домой.

– Что, устала, мама? Подожди – еще пять минут, и откроем, – ответила Татьяна.

– Сказала, поехали. Не будем дверь открывать, – твердо возразила мать и, не дожидаясь ответа, направилась вниз по лестнице.

Татьяна посмотрела на Володю, пожала плечами и протянула Володе кепку и ключи от машины. Володя же мгновенно преобразился: из мастера, занятого делом, распоряжающегося кому-куда превратился в водителя, который, может, и имеет свое мнение о происходящем, но молчит, потому что его дело – баранку крутить.

Клавдия Петровна первая спустилась по лестнице, подошла к машине и стала, облокотившись о капот. Володя, выйдя из подъезда и увидев согнувшуюся у машины хозяйкину мать, нажал на кнопку на брелке. Замки щелкнули, и Клавдия Петровна первая влезла в машину на заднее место за водителем, сама захлопнула дверь и стала смотреть в окно, не поворачиваясь.

В ответ на Танино: «Мам, тебе нехорошо?» только буркнула: «Хорошо, хорошо…». Лишь бы ее сейчас не трогали!

Покатили назад, в Москву, не солоно хлебавши. Татьяна, не поняв, что произошло, замолчала. Обиделась на мать. Ждала теперь, пока пройдет обида, потому что поклялась сама себе на мать не обижаться. И домашним наказала, чтобы не обижались на бабушку: больной человек. Муж, обделенный вниманием, честно терпел, ничего не говорил, сын тоже. Дочка же как-то не выдержала своей непривычной заброшенности и возмутилась: «Бабушка стонет, как будто помирает!» Тогда муж, вперед Тани, осадил неразумное дитя: «Так ведь помирает». Дочь уставилась на отца, что-то у нее в головенке закрутилось, глаза углубились, за секундочку старше сделалась. Загрустила и ушла к себе в комнату. «Человечек все-таки, сердце есть», – одними глазами сказали друг другу Татьяна с мужем…

Татьяна сидела в машине и смотрела в свое окошко, не хотелось говорить с матерью, пока обида не прошла, боялась, что фальшиво получится.

Володя думал: «Что это старухе взбрендило в голову? С норовом бабка. Туда, сюда, обратно. А ведь тоже, не из графьев. Ну и фиг с ней. Сейчас их до конторы довезу, сяду на служебную и домой поеду. Хватит на сегодня капиталистов возить!»

А Клавдия Петровна, ставшая причиной этого внезапного отъезда, сделавшая пустой, никчемной поездку чуть не за сотню километров от дома, из-за самодурства, по мнению Володи, или из-за болезни, по мнению Татьяны, прижалась к своей дверце, отвернулась от дочери и сидела тихо, ничего не объясняя попутчикам.