Иван Мележ - Товарищи

— Циркуляр, Моисеевич, — ответил председатель и, таинственно наклонившись к уху старика, шепнул: — Девчина у меня Р. городе есть… в магазине работает. Обещала писать — и хоть бы слово!..

— А, верь ты теперь девчатам!

В эти дни ожидания Баклана все чаще начинало охватывать беспокойство. Где-то в глубине души зарождалось сомнение — так ли он уж прав, как ему кажется.

Сомнения сменились тревогой. Теперь Василий ловил себя на мысли, что начинает порой побаиваться приезда Ковалевича.

Командир еще, чего доброго, добавит ко всему, что Василий уже получил. Партийного собрания, скажет, не послушался.

Распустился… Забыл про обязанности перед партией…

После собрания Баклан стал заметно сдержаннее, молчаливее и делами колхоза начал как будто больше интересоваться.

Посмотрел, как хранят в амбаре семена, раза два сходил в поле, проверит качество пахоты, вызвал к себе в канцелярию колхозников, которые часто не выходили на работу, поговорил с каждым из них…

Впрочем, постепенно к нему возвращалась прежняя его самоуверенность и беззаботность. "Нет, Ковалевич не может забыть старого… — думал он. Ковалевич оценит…"

Однажды, так и не дождавшись письма, Баклан запряг лошадь и поехал на Припять к знакомому рыбаку, к которому часто наезжал и раньше. Василь любил, как он сам говорил: "полакомиться рыбкой"

и бывало целыми неделями пропадал с рыбаками на тихих припятьских водах.

…Под вечер в тот же день в колхоз приехал Ковалевич. Его встретил Гаврильчик, заместитель Баклана.

Как только начал заниматься день, Ковалевич проснулся. Где-то неподалеку во дворе загремели ведром, протяжно заскрипел журавль. Ковалевич, откинув одеяло, качал одеваться. Можно было бы еще поспать: ночью они с Гаврильчиком долго разговаривали и расстались только в четвертом часу. Да, кроме того, и спешить сегодня было некуда — он приехал в колхоз погостить. Но Ковалевич знал, что лежать он больше не сможет это было то время утра, когда он обычно поднимался. Ковалевич в утренних сумерках ощупью нашел сапоги, быстро обулся и вошел в комнату, где спал Гаврильчик.

Его уже не было здесь. Арина, жена Гаврильчика, возилась у печи, в которой неистовствовало жаркое пламя. Когда Ковалевич вошел в комнату, она, поглядывая на огонь, осторожно ухватом ставила в печь чугун, покрытый сковородой. Поставив чугун, Арина кистью руки отерла лоб и приветливо поздоровалась с гостем. Это была невысокая светловолосая молодая женщина, спокойная и неторопливая. На ее пухлых, еще детских щеках, около вздернутого носика розовели от жара, что полыхал из печи, два круга. Она сказала, что Рыгор уже с час, наверно, как ушел на колхозный двор.

— За сеном людей треба послать. Так Рыторка подался туда, беспокоится, чтоб какой заминки не было… — Она ухватом пододвинула жар к чугунку и вздохнула. — Ой, горе мне с ним! Целые дни, бывает, не заглянет в хату.

Арина подала гостю мыло в мыльнице иа зеленой пластмассы и, ни на минуту нс переставая говорить, стала поливать ему на руки из медного ковшика.

— Ну что бы ему — работал бы за себя, и хватит. Это ж столько людей в колхозе, столько беспокойства от каждого. Разве ж за всеми усмотришь? Так нет же — ему до всего дело. Всюду свое слово вставит!

Баклан ничего сам не глядит, так он и за него, за старшину старается: а как же, он, видишь ли, заместитель…

Мохнатые черные брови Ковалевича настороженно поднялись — сейчас еще. чтонибудь скажет о Баклане. Нет, все об одном, о Рыгорке своем…

— Баклан, что ж, выходит, не следит ни за чем? — с напускным равнодушием спросил Ковалевич, ладонью стирая с широкого лица воду.

Она не сразу ответила. Вынесла из комнаты, где спал Ковалевич, чистое с вышитыми красными петухами полотенце, подала гостю. Потом махнула рукой:

— Плохо, скажу я вам, когда у тебя начальником заслуженный человек: то ему хочется на Припять, то в город поехать, — лихо его ведает, чего захочется человеку с заслугами, А если что надо, так делай ты, Рыгорка… Приедет кто из райзо или из эмтеэс — все к Рыгорке.

Она направилась было к печи, но остановилась и, повернув к Ковалевичу полное, круглощекое лицо, весело блеснула глазами и добавила:

— Тут у нас про него, про Баклана, смехом говорят: "Хороший председатель: хоть и плохо руководит колхозом, зато тринадцать немецких эшелонов спустил под откос!"

Она засмеялась так искренне и простодушно, что улыбнулся и Ковалевич. Арина снова принялась хозяйничать у печи. Работала она, как и разговаривала, — неторопливо, без суеты.

Ковалевич вернулся в свою комнату. На улице синел негустой предутренний сумрак, и из окна были видны голые, съежившиеся от сырости и стужи кусты сирени и черные, как будто истлевшие, стебли цветов.

Ковалевич думал о Баклане. Слова Арины не были для него неожиданными. Он уже знал о последнем партийном собрании в колхозе, об отношениях председателя к парторгу, — об этом ему рассказал вчера Гаврильчик. Правда, Гаврильчик говорил о Баклане неохотно и всячески старался обойти эту, очевидно, неприятную ему тему. Чаще всего он отговаривался двумя словами "сошел с рельсов". Однако Ковалевич и по этим скупым сведениям хорошо представил себе поседение Баклана, и это встревожило его.

Ковалевич познакомился с Бакланом, когда тот был в подрывной комсомольской группе. Партизанским отрядом "Смерть фашизму", в который входила эта подрывная группа, командовал Ковалевич. Командиру отряда пришелся по душе молодой подрывник, его отвага и решительность.

Именно Ковалевич и назначил его командиром подрывников, од же поручился за комсомольца-подрывника, когда тот вступал в партию.

Месяца четыре тому назад Баклан стал председателем колхоза. Он в то время вернулся из Минска, с курсов, на которых проучился почти год. Ковалевич узнал об избрании Баклана на одном из областных совещаний от секретаря райкома. Тогда Ковалевич сказал, что лучшего председателя и желать нельзя, потому что его партизан был, кроме всего прочего, хорошим организатором. И вот на тебе…

Ковалевич услышал, что в соседнюю комнату, звякнув щеколдой, кто-то вошел.

Двери между комнатами были затворены, и он не мог видеть вошедшего.

— Заждалась, должно быть, перепелочка? — услышал он голос Гаврильчика. — Нет? Ой, неправда, не поверю. Я ж ведь соскучился без тебя…

Арина незлобиво упрекнула:

— Молчи, постеснялся бы чужого человека, там же все слышно!

— Что там слышно, любушка ты моя? — чтоб потешиться над Арининой осторожно

стью, нарочито громко сказал Рыгор. Арина, невидимому, рукой закрыла ему рот.

Ковалевич, слушая все это, не мог сдержать улыбки.

Гаврильчик приоткрыл дверь в его комнату.

— Можно до вас?