Виктор Курочкин - Лесоруб

В доме ярко горела лампа. И было видно в щелку, как на занавеске окна шевелились две головы: они то кланялись друг другу, то стукались лбами. Оттого, что Васька долго подглядывал в щель, у него онемела шея. Он пошевелился, передернул плечами и опять стал смотреть. Теперь в окне торчала одна голова с широченной спиной и смешно размахивала руками.

Хлопнула дверь: на крыльцо вышла Настя. Сбежала по ступенькамам и с мягким шорохом, задевая лопухи отворила калитку в сад. Васька подобрал под себя ноги, прижался к доскам и, передразнивая мать, прошептал: «Несчастье мое, ты здесь?» Но мать позвала необычно ласково:

— Васенька… Сынок…

Озноб передернул Ваську, и он глотнул слезы.

Настя просунула голову в дырку шалаша и охнула:

— Ох, лихо мне! Голый… Где ж твоя одежка?

Васька хлюпнул носом.

— Несчастье ты мое, — вздохнула Настя и быстро ушла в избу.

Вернулась она с праздничной рубахой, вельветовыми штанишками и сандалиями.

— Мама, у нас гости? — спросил Васька, когда мать натягивала ему на ноги кожаные сандалии.

Настя поплевала на руки, пригладила Васькины космы и, взяв за руку, повела в дом. Дорогой она говорила, что у них дядя, что дядя хороший и бояться его не надо. Васька ничего не понимал. Какой дядя? Зачем он пришел? Почему мать вырядилась в шелковое платье, надушилась и треплет по росе туфли, которые, сама говорила, стоят полтыщи рублей?

В горнице на столе тоскливо пел самовар, стояли две бутылки вина, тарелки с огурцами, мясом, сахарница с конфетами, валялся кулек с пряниками. За столом у окна сидел грузный дядя в белой рубахе с распахнутым воротом. Сдвинув к носу брови, он то поджимал, то вытягивал губы, словно сосал конфеты.

— Это приданое мое, Тиша, — сказала Настя и, чмокнув Ваську в макушку, шепнула: «Поздоровайся, сынок».

— Здорово, — буркнул Васька и боком подвинулся к столу.

— Тихон Веньяминович, — глухо проговорил дядя и протянул руку с толстыми, короткими пальцами.

Васька чуть дотронулся до пальцев с желтыми ногтями и еще ближе подвинулся к столу. Он сразу узнал дядю — нового зоотехника. В колхоз он пришел в хромовых сапогах с тупыми носами и в пиджаке, наброшенном на плечи. Васька видел, как зоотехник с мамкой плясали па пятаке елецкого. Он кругами ходил на полусогнутых ногах, размахивал руками и ловко щелкал подошвами, а мамка прыгала вокруг него, как мяч, и, заливаясь, голосила:

Ох ты, ох ты, охточки,

в голубенькой кофточке…

Настя разливала чай и беспрерывно говорила:

— Мальчик он у меня хороший, ласковый. Только с ученьем у него не ладится.

— Наладим, — гудел Тихон.

— Задачки не умеет решать. Ты, Тиша, поучи…

— Поучим.

Васька жевал ириску и потихоньку тягал из кулька пряники.

В пустом доме Федуловых сразу стало тесно. В нем поселился чужой человек и потребовал называть себя папой. Сжалось сердце у Васьки, да так и не разжалось. И вместо «папа» он величал отчима в глаза «Тихон Виньминыч», а за глаза «Вынь-Мин». Настя звала мужа Тишей. Когда она ласково говорила: «Тиша, Тиша», Ваське казалось, что она упрашивает отчима не шуметь.

Васька старался не встречаться с Вынь-Мином. Когда отчим ходил по горнице, стуча каблуками и вытягивая губы, Васька забирался в чулан.

Тихон не забыл своего слова «поучим».

После завтрака он открывал книжку и ногтем делал пометки:

— Это тебе урок до обеда.

В обед он проверял задание. Если отчиму нравилось, он махал рукой, что означало: «Иди на все четыре стороны», — не нравилось — Васька переписывал заново. А вечером они решали задачки.

— Готов? — спрашивал Тихон.

— Готов, — отвечал Васька, чувствуя во всем теле нестерпимый зуд.

Читал Тихон задачки громко, подолгу останавливаясь на запятых и точках:

«В кружке юннатов работает сорок детей, а в кружке «Умелые руки» на тридцать процентов больше…»

Васька старался слушать внимательно, но вскоре забывался и думал: «Вот у нас в школе нет таких кружков. Почему нет? Потому что у нас учительница, а не учитель. Бабам некогда кружками заниматься».

— Понял задачу? — резко бросал Тихон.

Васька вздрагивал и сдавленным голосом сипел:

— Понял.

— Что у тебя с горлом?

Васька кашлял в кулак и крепко стискивал колени.

— Что надо делать?

— Надо, надо… — Васька шевелил губами и выпаливал: — Разделить.

— А если подумать?

Васька смотрел в угол, потом на окна, пожав плечами, неуверенно говорил:

— Сложить.

— Чего сложить?

— Юннатов, — шептал Васька.

— Дурак.

Васька втягивал в плечи голову и торопливо писал. За спиной склонялся Тихон и дышал прямо в ухо. У Васьки ходили колени и потели руки.

…Осенью Тихон привез из города форму школьника и портфель с двумя замками. Костюм был взят на вырост, с пятигодичным запасом, и бултыхался в нем Васька, как карандаш в пустом пенале.

Этой же осенью Тихон сломал Васькин шалаш, а из его досок сколотил борову добротный закут.

Прошел год, и не узнать теперь дома бывшей соломенной вдовы Настасьи Федуловой. Тихон показал себя расторопным хозяином. Заново покрыл крышу, выбелил наличники, перебрал крыльцо и столбы на нем размалевал зеленой краской. Заготовил тес на обшивку дома. Соседка Дюймачиха только успевает ахать:

— Эк повалило тебе счастье, Настюха! Будешь в нем как сыр в масле купаться…

Васька, вскарабкавшись на яблоню, сидит в корзине и горестно вздыхает: «Какое же это счастье! Купалась бы ты сама в нем, Дюймачиха».

…Славное нынче утро. Над головой бесцветное, словно выгоревший ситец, небо. Над лесом с легким облаком играет солнце. Под коробовкой на плоской грядке цветет укроп, испуская густой, пряный запах. Подсолнухи, облокотясь на забор, заглядывают в соседний огород. Там копается в грядках Дюймачиха. Лицо у нее темное, с длинным носом и шустрое, как у голодной галки.

Славное утро. На дороге в пыли барахтаются куры, задористо кричат молодые грачи. Воробьи кучей облепили рябиновый куст, раскачивают его и так трещат, как будто их обокрали.

— Тиша! — звонко кричит Настя. — Нарви огурцов!

Сегодня у Тихона с Настей праздник: они отмечают год своей женитьбы. И отчим уже на скорую руку перехватил. В шелковой, яркой, как яичный желток, рубахе он появляется на крыльце и, перемахнув сразу все ступеньки, идет в сад.

Дюймачиха подходит к забору и выставляет свое галчиное лицо:

— С праздником, Тихон Веньяминыч!

— Благодарю, соседка.

— Огород-то у вас завидный, Тихон Веньяминыч.

— Ну и что?

— А солнышка маловато: дерево мешает… Тихон словно впервые смотрит на коробовку и вытягивает губы:

— Верно, соседка. Надо свалить.

— Да неужто свалишь? — По лицу Дюймачихи скользит хищная радость.

— Немедленно свалю, — бормочет Тихон и, растопырив руки, покачиваясь, идет меж гряд.