Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 2)

Но даже Зурабу не сразу призналась Сани в том, с каким ужасом и отвращением она думает о неизбежности срока, когда ей придется выйти замуж за человека, оплатившего деньгами свое право на нее. Нет, она никак не могла примириться с этим. Порой она не спала ночи напролет, преследуемая этой мыслью, как кошмаром. И всегда с тайным ужасом она встречала мужчин, которых приводили в дом старшие братья.

С иным чувством Сани ожидала нового и желанного гостя. Казалось, что-то важное, небывалое случилось в ее жизни.

Дома были все три брата. Рагим уже наслышался от Зураба о необыкновенном заезжем кабардинце, и он встретил гостя с должной учтивостью. Конечно, он понимал, что перед ним не банкир и не судовладелец, но он оценил в госте его ум, образование, благородство.

Казгирей стал бывать у Омаров все чаще и чаще, и скоро редкий вечер обходился без того, чтобы Казгирей не встретился с кем-нибудь из братьев либо у них дома, либо в клубе, либо в кафе. Редкий вечер проходил без того, чтобы Сани не ожидала Казгирея. Редкий день наступал без того, чтобы Казгирей не думал о Сани с чувством большого и счастливого приобретения.

Крепнущая любовь — это чистое чувство двух сердец, как всегда, как всюду в мире, наивно и безошибочно находило свои пути, и вот настал день, когда влюбленные открылись друг другу. Сани доверила свою тайну Зурабу, не сомневаясь в том, что найдет в брате союзника, и в этом она не ошиблась.

К этому времени Казгирей из Москвы получил от Коломейцева ответ. Его отношения с Сани только ускорили возвращение на родину — теперь уже вдвоем. Вот уж действительно Казгирей никогда прежде не думал, что ему придется прибегнуть к обычаю умыкания, похищения девушки, да еще при таких обстоятельствах! Сани огорчало только одно — разлука с братьями, с любимым Зурабом. Самоотверженный Зураб принимал на себя весь удар, весь неизбежный гнев Рагима.

Пароход под советским флагом уже выходил из Босфора в открытое море, когда Сани, как бы обессилев от всех треволнений, припала к Казгирею и разрыдалась. Из рук она не выпускала небольшой мешочек, куда собрала землю с могилы отца и матери. Эту горсть земли она хотела, согласно давнему обычаю, высыпать на кладбище в том селении, где ее отец и мать прожили большую часть своей жизни, где родилась она сама. А турецкая земля уже едва видна — неровная холмистая полоска на туманном горизонте.

Казгирей приласкал Сани:

— Ты не должна, Сани, плакать, ты должна быть гордой и радостной... Зачем плакать?

— Да, да, Казгирей, я знаю, ты прав: я должна быть гордой, я еду с тобой... Я должна быть счастливой: я еду на родину. Скажи, Казгирей, что и ты счастлив.

Сани по-детски кулачком вытирала слезы и уже улыбалась. Казгирей улыбнулся ей в ответ и проговорил:

— Как же я могу быть несчастлив, Сани? Ты знаешь, зачем я ехал 'сюда, а теперь ты видишь, с чем я возвращаюсь. Я ехал сюда за истиной, за душевным спокойствием, и я нашел и то и другое, вот и то и другое в моих руках... Разве это не так? Если не сразу, мы все-таки будем на земле наших отцов.

Вот обо всем этом, о любви к народу и к Сани, о радости трудиться для народа думал Казгирей, когда писал пьесу «Калым», а теперь на сцене его вдохновляло страстное желание внушать это чувство и другим людям. Вот почему так горячо, так убедительно звучали речи Казгирея, выступившего сейчас в образе народного сказителя. Но не потому ли и зрителей речи эти так волновали?

Словом, спектакль удался на славу. Представление сразу захватило всех, и казалось, невозможно расколдовать ту тишину, какая воцарилась на скамьях.

Правда, Вера Павловна сначала похлопала в ладоши, но ее хлопки вызвали только удивление. «Зачем она хлопает? — шепотом спрашивали люди друг друга. — Разве артисты танцуют кабардинку? Нет, артисты не танцуют, смотрите, они говорят умные слова, и нужно слушать, что они говорят, а не прихлопывать в ладоши».

Давлет попробовал было объяснить благородное назначение хлопков, но Давлету не поверили. Кто-то даже подал мысль, что коль скоро Давлет заступается, то здесь что-то не то, как бы эти самые хлопки не имели бы то же значение, что поднятие рук при голосовании. Не таится ли здесь новая хитрость Нахо? Такое предположение показалось вполне правдоподобным, и уж не было сил, которые заставили бы кого бы то ни было откликаться на энергичные призывы Нахо поддержать хлопки высокой гостьи в честь артистов.

Старики не сводили глаз с происходящего на сцене. Вот бесподобное красноречие седобородого гекуако Мурзы окончательно довершило поражение хитрого муллы, домогавшегося руки Люсаны. Толпа комсомольцев вдруг начала выталкивать муллу со сцены прямо в зал. Люсана с отвращением отвернулась от старика, Маир горячо и победно, восхищенно и нежно смотрел на свою возлюбленную. Старуха мать, всхлипывая, забилась в угол, а величавый Мурза, все еще пророчески сверкая взором, заканчивал огненную обличительную речь. В самый патетический момент все муллы, как по команде, поднялись со скамьи, что-то забормотали и, размахивая палками, двинулись напролом на сцену на выручку своему собрату.

И кто его знает, чем бы это кончилось, если бы не прогремел, покрывая даже голос гекуако Мурзы, всем хорошо знакомый повелительный голос Эльдара:

— Эгей! В чем дело! Куда вы двинулись, старики? Здесь не газават — здесь культурное представление! Живо назад!

На сцене Лю вспомнил свои дополнительные обязанности помощника режиссера и бросился задергивать занавес.

Маленький скандал не испортил впечатления от большого удавшегося спектакля.

Теперь уже никто и ничто не могло помешать взволнованной Вере Павловне взойти на сцену — обнимать и целовать Тину, поздравлять и благодарить всех артистов, а главное, Казгирея.

— Какая прелесть! Сколько чувства! — восклицала пылкая Вера Павловна. — Какие верные картины народной жизни! Дорогой Казгирей! Я поздравляю вас! Вы, наверное, и сами не понимаете значения своего спектакля, ведь вы кладете основание национальному театру!

— Что вы, что вы! — Казгирей был смущен, похвалы казались ему незаслуженными. — Что вы, Вера Павловна! Это так еще далеко от настоящего искусства.

— Какверно выбран сюжет, — не унималась Вера Павловна, — сколько страсти!

Казгирей хорошо знал, что есть сюжеты гораздо более значительные, драматические. Почему-то вспомнился ему мешочек в руках у Сани, ее страстное ожидание дня, когда она сможет высыпать его содержимое на родной земле. А пьеса «Калым» — это только лубок, не больше! Лубок, несомненно нужный для народного театра, но еще далекий от совершенства. Казгирей вздохнул и как бы даже с сожалением посмотрел в глаза своей восторженной собеседнице.

— Нет, Вера Павловна, в жизни есть сюжеты позначительнее!