Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 2)

И как бы нарочно, при этих словах в дверях появился человек. Это был дежурный по окружкому.

— Инал, — возвестил дежурный с порога, — иди, опять звонят из Москвы.

Инал поднялся из-за стола:

— Да! Иду. Иду. А вас, дорогие гости, прошу продолжать. Тамада есть. С вами хозяйка дома, а я надеюсь вернуться с новой и интересной вестью. Валлаги! Кстати, слышал я, Казгирей, что у тебя в пьесе даже для Ахья нашлась роль...

— Да, у нас и Ахья играл.

— Ну и как?

— Мне кажется, удачно. Как вы находите, Вера Павловна?

— Очень удачно. Все было прелестно. Гораздо приятней ваших разговоров. Иди, иди, Инал, и скорее возвращайся.

Казгирея все чаще одолевали сомнения: правильно ли он сделал, что поддался уговорам и приехал сюда? Не переоценил ли свои силы? Нужен ли он здесь? Не лучше ли было бы, пока дело не зашло слишком далеко, признаться в своих сомнениях и уехать? Ему вспомнилась записка Жираслана: «Куропатка сама полезла в силки». Сначала эти слова вызвали лишь улыбку, теперь Казгирей стал над ними задумываться. Но тут же он спрашивал себя: зачем уезжать? От кого? От своего народа, из своей страны? Если ты даже не согласен с тем, как Инал осуществляет преобразования, то и тогда ты должен не уезжать, а вступить в борьбу, добиваясь иных методов революционного строительства. Если же твои сомнения только малодушие, то нужно подавить их и помогать тем людям, которые безоговорочно и честно трудятся. Таких людей немало, к примеру хотя бы Астемир. А разве мало честных тружеников среди простых землепашцев и скотоводов. Не понимают политического значения и выгод колхоза — надо им объяснить. Сколько энтузиастов на стройке того же агрогорода у Каранашева! А учителя в школах! А первые кадры ветеринаров в нотах! А молодежь, полная веры и энтузиазма Инал, сколько бы он ни митинговал, как бы ни властвовал, все-таки не вся Кабарда.

Главная мечеть в Бурунах была одной из самых больших и прославленных мечетей в Кабарде.

По всей Кабарде знали муллу Саида, судью шариатского суда, доживающего свой век в Шхальмивоко. Такой же славой пользовался мулла из главной мечети Бурунов хаджи Хамид. Этот человек знал себе цену. И если он признавал превосходство того же Саида в опыте, превосходство Казгирея в богословском образовании, то на этом его уступки кончались, больше он не признавал никого, даже самого Инала. Он давно предал Инала проклятью, был неукротим в борьбе против него, постоянно — и в мечети в своих проповедях, и за порогом мечети — осуждал его действия, убежденный, что вся эта беспощадная ломка придумана Иналом: колхозы, в которых неимущий брал верх лад имущим и лодыри над честными хозяевами, ущемление религии, принудительное обучение детей в школах, а не в медресе, постройка какого-то агрогорода и, наконец, безбожное посягательство на само существование мечетей.

После того как Иная женился на Вере Павловне, ни одна проповедь Хамида не обходилась без того, чтобы мулла не проклял и этот шаг Инала. Он говорил, что нетерпимость Инала к муллам, которые прежде были и учителями детей, и воспитателями народа, и стали даже первыми учителями в советских школах, — это гонение на мулл происходит по повелению его новой русской жены.

Как ни старался Шруков воздействовать на Хамида, внушить ему, что своими речами он только отягощает положение, что лучше было бы мулле не ставить палки в колеса Советской власти, а помогать тащить тяжелую телегу, ничто не могло переубедить Хамида. Тогда Шруков сказал ему прямо, что, если он не прекратит антисоветской пропаганды, мечеть закроют.

Это произошло чуть ли не в ближайшую пятницу после большого схода в Шхальмивоко и представления пьесы «Калым». Может быть, как раз неудавшееся голосование на сходе придало Хамиду новые силы. Ведь слухи об этой неудаче большевиков на другой же день разнеслись по всей Кабарде. По всей Кабарде обсуждали также пьесу Казгирея, многие извращали ее истинный смысл, находились и такие, которые говорили, что пьесу против мулл написал не Казгирей, а новая жена Инала, а Казгирея, дескать, заставляют подчиняться, угрожая высылкой в Соловки вместе с Саидом, не потому ли прежде жизнерадостный Казгирей становится нелюдимым и замкнутым?

С таким ложным истолкованием событий в Шхальмивоко Хамид выступил в главной мечети в Бурунах. Предупреждение Шрукова только подлило масла в огонь. Как нарочно, правоверных прихожан собралось особенно много, будто предстояла не рядовая проповедь, а Великий уаз, большое молебствие.

Воздев руки подобно пророку, с гневом говорил Хамид о новом кощунстве Инала, о том, что по наущению своей русской жены он начал хоронить коммунистов рядом с могилами правоверных мусульман.

— О правоверные! — провозглашал проповедник. — Поверьте мне, этот Инал, отдавшийся русским и исчадиям зла, ивлисам, дождется своей кары. Верьте мне, — говорил неразумный Хамид, — даже Казгирей Матханов перестанет молчать и снова возьмет в руки знамя пророка! Если Инала не остановит Казгирей, то его остановит кто-нибудь другой. Будет, будет это! Свершится! Не напрасно аллах снова дал оружие в руки Жираслана. Все мы знаем, что предрек Жираслан на преступной свадьбе в Прямой Пади, а Жираслан не бросает своих слон на ветер. И верьте мне, правоверные, — тут голос Хамида достиг самой высокой ноты, — верьте, если мне суждено предстать когда-нибудь перед лицом аллаха, то, клянусь, я сам буду испрашивать у аллаха...

Хамиду не довелось сказать, что будет он испрашивать у аллаха. Именно при этих последних словах он вдруг как-то странно взмахнул руками и стал оседать, а потом рухнул на коврик. Мулла был мертв.

Прихожане, в ушах которых еще звучали громогласные и горячие слова проповедника, опомнились не сразу. А когда опомнились, то самые почтенные и мудрые старики тут же объявили, что эта святая смерть муллы Хамида, притом не просто муллы, а хаджи, правоверного, побывавшего у гроба пророка, знаменует собой начало новых великих событий: аллах-де внял молитве Хамида и, не откладывая дела в долгий ящик, немедля призвал его к себе, чтобы посоветоваться с ним. как поступить с Иналом.

Действительно, назревали новые события.

В эти дни Казгирей собрался из Бурунов ехать в Гедуко. Еще недавно на месте аула были выселки и назывались они «Три блудных сына». Когда-то сюда были изгнаны три сына одного отца, три брата, согрешившие с чужими женами. С годами выселки разрослись, по старой памяти сюда частенько выселяли людей, ставших неугодными в других аулах. Если тебя хотели предостеречь от беды* то говорили: «Не хочешь ли ты стать соседом трех блудных сыновей?» Население в ауле было пестрое, буйное. За время Советской власти аул приобрел дурную репутацию чуть ли не гнезда контрреволюции. Во всяком случае, Инал сильно недолюбливал Гедуко. Председателем аулсовета он назначил сюда одного из самых проверенных красных партизан — Локмана Архарова.