Федор Панфёров - Бруски. Книга I

И сейчас, в предутреннюю рань, Улька ему казалась уже не только молодой, сочной, а и родной, близкой – такой, будто они знаются уже не один год. Он не тронул ее в эту ночь, отпустил от себя такой же, как она и пришла. Боялся тронуть. Боялся огласки. И еще больше боялся того, как бы этим не нанести ей обиды. Он-то сам перенесет все – и огласку, и обиду, и также то, если от него кое-кто отвернется на селе. Ну, а как она, Улька?

«Как? Дурак, – ругнул он себя. – Как? Надо было разом рвать – вот так. А ты нюни распустил, слюни. Да и то, – рассуждал он, – нельзя же на другом человеке себя утешать. Верно, баба она молодая, да еще, кажись, совсем девка – требуется ей при бездействующем муже-дураке. Но ведь и то не гожа – с другого шкуру драть, чтобы раны свои залечить… Не гожа. Впрочем, ты ничего не потерял, Кирька», – сказал он себе и быстрее зашагал под уклон.

Узнав от Захара о решении схода, дедушка Катай поднялся раньше всех, наскоро плеснул водой в сморщенное лицо, вышел на улицу и побежал по дворам, одобрительно хлопая мужиков ладонью по тощим плечам:

– От смерти всегда надо убегать… Он'а, смерть-то, из-за угла на тебя, а ты за другой, а ей кукиш, на-ка, мол.

– Ну да, дедок, – смеялись мужики. – Она тебя в гроб, а ты ей пятки – догони-ка, мол… Догонишь, так лягу.

И еще Катай ссорился с бабами:

– Вы, бабы, на погибель на нашу созданы, вот что.

– А откуда ты бы явился? – уткнув руки в бока, задорно кричала через дол сноха Никиты Гурьянова Елька. – Откуда бы ты взялся? Скажи-ка!

– Фу-у, ты. Срамница! Ты срамница, Елька, вот что. Греховодница, скажу тебе.

А когда заовраженцы тронулись в долину, Катай взял лопату, положил ее на плечи и по-солдатски выпрямился.

– Куда тебя несет? – Старуха жена задергала у него лопатку. – Ноги-то оставишь где в ямине.

– Я, старухе, гляди-ка, – Катай стал ещё прямее, – гляди-ка, на фронт могу… Ты домовничай, старуха, – приказал он и повернулся к Захару, – а мы с ребятами-пойдем покопаем. Захар, Лекса, Пека – айдате.

– И-и-их, сидел бы дома. На-двор пойдет, кряхтит, кряхтит, а это поперся.

– Айдате, ребята! Чего зубоскалите?

– Смеяться, конечно, тут нечего, – вступился Захар. – Смеху места нет. Идемте.

По дороге в долину Катай отстал. Он встретился с Маркелом Быковым. Маркел вез пчел на гору, в вишневый садик.

– Что везешь, Маркел Петрович? – спросил Катай.

– Видишь, пчел.

– А-а-а. Завел, стало быть? Вот и я все думал – пчел завести. А в долину-то ты что ж?

– Да двоих послал, Ульку и Пашку, – почему-то зло загнусил Маркел и быстро скрылся за углом.

– Вон оно что, – сам не зная для чего, проговорил Катай и тронулся порядком на край села.

Но, перейдя мост через Алай, он задохнулся и присел в начале долины под кустом дикой кургузой яблони.

– Не в силах… Вот отойду малость, отойду, а то как-то все примерзло во мне, – бормотал он, усаживаясь на траве.

Мимо шли заовраженские, криулинские, бурдяшинские, звенели топорами, лопатами, вилами. А по дороге тянулись подводы. Над лошадьми вились тучи мошек. И жара пыхала, будто из огромной пасти.

Все, на кого ни посмотрит Катай, выросли у него на глазах, поженились, иные уже парнями обзавелись, девками-невестами.

Они еще долго, нехотя, вяло тянулись в долину и ожили, когда из конца Кривой улицы с ревом выскочил трактор и понесся на конопляники. Катай еле разглядел: за трактором шли артельщики, впереди всех Степан Огнев, Панов Давыдка, Иван Штыркин, а за ними бабы, а позади всех Яшка и Стешка.

– Неразлучники, – проговорил Катай и позвал: – Яшка! Яшок, забери, милай, меня, меня забери.

Яшка повернулся к нему.

– А-а-а, самый главный! Стешка, ты чего крестного своего покинула… забыла, как он тебя просватал?

Стешка кинулась к Катаю и, смеясь, будто над Аннушкой, заговорила:

– Батюшки, дедуня, ты что отстал?

– Вот так, – Яшка подхватил его под руку, – Стешка, бери под другую. Комиссаром ты у нас, дедок, будешь. Присядь вон под ветлой да покрикивай на нас.

– А то бы домой шел… Отвести, дедуня? – предложила Стеша.

– Не-ет, домой – нет.

Знал Катай нрав мужицкий. Изведал его за свою жизнь. Помнит, раз они в голодный год в город с барским сеном ехали. Около дороги в снегу на корточках чужой мужик сидел, из сил выбился и Христом-богом просил прихватить его с собой:

– Я только рукой держаться за воз буду, мужики! – молил он.

Мимо проехали молча.

А на обратном пути видели: как сидел мужик, так и окоченел, только чуть на спину откинулся, рыжую бороду наискось в небо уставил. Помнит Катай эту рыжую бороду и с тех пор знает: зверь мужик, когда голоден.

«Себя спасает, – думает он, – каждый себя… Силен, так спасется, не силен – так свалится, свалят. Вот чего боятся».

– Вот тут и сиди, – Яшка опустил Катая под ветлой. – А лопатку-то нам давай, пригодится кому.

– Не-е-ет, ты лопатку-то не замай… Я еще подымусь, соберусь.

– Ну, собирайся, а ежели что – меня крикни…

– Кликну, кликну. Ступайте… Да народ разом растревожьте, а то он завянет – тогда трудов стоит… Чего это они там копаются, мешкают?

По долине в группе мужиков ходили Кирилл Ждаркин и Степан Огнев. Они измеряли шагами расстояние, расходились, ложились на животы, перекликались:

– Вершков на пять выше будет. Подползай ближе!

Яшка нагнулся к Катаю.

– Планы строят, дедок.

– Чего?

– Планы, говорю. Теперь без планов ничего не делается. Вон у нас на «Брусках» без планов дело шло – уничтожить пришлось такое дело. В весну с планами будет, чтоб все, как пять пальцев на руке, тебе ясно было, а то – втемную…

Из кустарника выскочил Петька Кудеяров. Став на бугорок, он воткнул обгрызенную лопатку в землю.

– Эй, анжинеры лапотны! Скоро? А то солнышко на обед клонит.

– А ты только встал – и уже обедать, – заметил ему Никита Гурьянов и тут же спохватился: «Зачем травлю? Вот злобы сколько появилось… на всех злоба».

Петька вытянулся, растерялся, потом выпалил:

– Не к тебе обедать хожу!

– Эко, сморозил, – прорвалось у Никиты. – Не к тебе! На кой это дьявол ты мне нужен?! Чай, собаку, вон – Цапая – кормлю, от него польза.

Мужики заржали, а Илья Максимович дернул за рукав Никиту.

– Не надо, – прошептал он. – Пошто это? Ни к чему это…

Кирилл и Огнев еще долго размеряли долину, советовались с мужиками, где лучше провести канаву, устроить плотину. Каждый гнул по-своему, и у каждого в предложении сквозило одно: ближе к своему огородику. А Илья Максимович – хотя и тихонько, будто так, случайно, – предложил канаву провести за дорогой. Это всех удивило. Зачем канаву за дорогой? К чему она там?

– На свой участок тянет, – затараторил Митька Спирин и ткнул лопаткой через дорогу на Коровий остров. – Мало – землю с Чухлявом заграбастали, теперь и воду им… и свет вот весь им, и все, а нам – сиди и душись…