Федор Панфёров - Бруски. Книга II

«Девять тысяч лошадиных сил в них, – думал он, – а у нас по всей волости восемь тысяч лошадей, да ведь за ними восемь тысяч мужиков гуляют, а тут один да два помощника… Вот сила!»

– Что? Опять глаза лупишь на машину? – прерывал его мысли Сивашев. – Гожи, нечего сказать, – и тут же начинал журить: – И какой шайтан тебя понес на завод? Теперь такие люди в деревне нужны. Читаешь газеты? – вдруг неожиданно спрашивал он и пристально смотрел Кириллу в глаза.

– Читаю.

– Хорошо. Газеты читать всегда надо.

Потом Сивашев шел к дизелям, что-то крутил, подвинчивал, кричал помощникам, вновь подходил к Кириллу – огромный, виляя ногами, точно верблюд на скользкой дороге. Кириллу казалось, что Сивашев просто хочет спровадить его с завода, и он однажды не утерпел, сказал:

– Я же ни у кого кусок не отбиваю. Не меня, так другого в бондарный цех возьмете.

– Мужик же в тебе… Думаешь, из-за куска с тобой говорю? Чудак! – И Сивашев ушел за дизеля.

– Товарищ Сивашев… да ты…

– Иди… Лошадь!

Кирилл, смущенный, злясь на себя за то, что сказал дурное, вышел из машинного отделения и весь день ходил так, словно что-то украл и об этом все узнали, но молчат до поры до времени. Наутро он не шатался по заводу, не спускался на берег Волги, сидел дома и вместе с Улькой готовил завтрак. И только когда Сивашев, обтирая паклей руки, направился на квартиру, Кирилл вышел во двор и неожиданно столкнулся с ним.

– Эй, обиделся? – окликнул Сивашев. – Ты не обижайся. Приходи. Гуляй сейчас ко мне! – взяв его под руку, силой повел к себе.

– Вот, – засмеялся он, проходя с Кириллом через столовую в комнату. – Семья одиннадцать человек, и никого нет. Отцу завтракать надо, а их нет! – Высунулся в окно и закричал: – Эй! Постой-ка! Никак Маша? Эй, ликвидаторка! Оглянись-ка, Маша! Есть ведь хочу. Зови всех.

Сивашев скрылся на кухне. Пока он там умывался, Кирилл еще раз, чтобы «посмотреть, как живут люди», крадучись обошел комнаты. В первой комнате стояла кровать с потертой, пожелтевшей никелированной спинкой. По тому, что на шишечке кровати висела шляпа, он определил, что эта кровать принадлежит Сивашеву.

«Как спит на ней? – подумал он, трогая кровать. – Я и то не улягусь… Разве на полу?»

Во второй комнате, смыкаясь углами, стояли три кровати, письменный стол, на стенах висели картины из времен французской революции и фотографическая карточка. В центре группы сидел Сивашев в сером костюме, рядом с ним его жена, дальше сыновья, дочки, внучки, в ногах У жены вздыбилась кошка, а чуть в стороне припала к земле собачонка.

«Орава большая… съедят, ежели одному работать», – подумал Кирилл и перешел в третью комнату.

Третья комната как будто ничем от первых двух не отличалась. Тут стояли такие же кровати, такие же картины висели по стенам, но в ней было уютно, она располагала Кирилла к тишине, и он сжался, заслышав скрип своих сапог, и на носках вышел в столовую, решив, что эта комната принадлежит девчатам.

В столовой он столкнулся с Машей. Она, тонкая, в синем поношенном платье, похожая на молодой дубок, стояла в дверях и смотрела на Кирилла. У нее был почти такой же нос, как у Сивашева, только тоньше, меньше, он всему ее лицу (почти безбровому) придавал живость и решительность. Было еще в Маше что-то такое, что Кирилл никак не мог уловить, но что тянуло его к ней, и он, не видя, как Маша подает ему руку, сам пошел навстречу.

– Здравствуйте, товарищ, – сказала Маша и длинными, цепкими пальцами сжала протянутую Кириллом руку. – Вы, кажется, к нам на завод недавно поступили? Фу, что спрашиваю! Конечно, недавно, – продолжала она, не дожидаясь ответа. – Вы грамотный?

– Маленько грамотный, – Кирилл засмеялся, чувствуя такую простоту, как будто он рос вместе с Машей и уже не один год знал ее.

– А жена?

– Жена…

Кирилл не договорил. В столовую вышел Сивашев. Вытирая рябоватым полотенцем лицо, отбрасывая со лба волосы в сторону, он показал на Машу:

– Она у меня молодец… ликвидирует… Учится. Доктором хочет быть. Теперь на отдых приехала, а пролетариату еще не время отдыхать, ну и ликвидирует… Кто неграмотный – подавай ей свои мозги, азы учить будет.

– Теперь, папа, азов не учат.

– Ну-у? А как же без азов?

– Слова учат. Так у вас жена как?

– Жена? Жена плоха! – Кириллу стало неприятно от того, что Улька неграмотная, он вначале хотел этого не говорить, считая, что если он скажет – «она неграмотная», то этим унизит Ульку, но, видя, что Маша смотрит на него в упор, он решил – та уже все знает. – То есть совсем плохо. Как это сказать… ну, совсем не знает… ни аза в глаза, как говорят у нас.

Маша вынула из кармана тетрадь и быстро маленьким карандашиком записала Ульку в число неграмотных.

Кириллу понравилось то, что она не упрекнула его за Ульку. Он посмотрел на ее выпуклый лоб и только тут догадался, что тянуло его к Маше.

«Умная… Голова умная. Вот бы такую жену: учить может, – подумал он и покраснел, боясь, как бы у него и сейчас (как это часто бывало) не выступи! обильный пот на лице. – Вот неладное – платок забыл», – обозлился он и отошел к окну на ветерок.

В столовую вошла жена Сивашева, потом три сына – под плечо отцу, девчата… Когда они расселись за столом, Сивашев отрекомендовал сыновей:

– Вот мои орлы. Гожи?

– Гожи. Скоро отцу пить дадут, – ответил Кирилл и посмотрел на Машу, спрашивая ее глазами, так ли он ответил, и удивился тому, что обращается к ней, а не к кому-нибудь другому.

– А этот кусок, – показывая на Кирилла, продолжал Сивашев, – железный кусок, да заржавленный… Топор выходит, а? О-г-о-го! А ну-ка, мать, чайку налей. – Он подвинул к самовару огромную пузатую чашку и, заметив, как Кирилл осматривает ее, сказал: – Дивишься, чашки-де большие. Нам других нельзя иметь, мать замучим: ей только наливай, а эту нальет и спокойна.

За завтраком у них и разгорелся спор. Сивашев временами останавливался, щурил большие глаза и, скрывая на репчатом лице усмешку, выкрикивал:

– Голова у тебя не на месте. Да, да, право слово, не на месте. Голова умная, а дураку дана… Ты не обижайся.

Кирилл напрягал все силы, доказывая, что с деревней ничего сделать нельзя, порывался рассказать про то, как он, желая показать мужикам «путь к здравой жизни», корчевал пни на Гнилом болоте и как потом ему самому довелось бежать на завод.

– Мужик – зверь… Зверь, – говорил он. – Каждый норовит только себе. Ему и милиция не нужна, и власть не нужна, а был бы кто-нибудь такой, кто и налоги бы с него не брал, и его бы охранял, дозволяя ему своего же соседа обворовывать. А ты хочешь мужика в одну кучу стянуть… Не выйдет.

Сивашев широко открывал рот, дожидался, когда Кирилл кончит, и бухал:

– Ты голову, молодец, где потерял? Пришел на завод к пролетариату, и ему же говоришь: «Зря ты, пролетариат, в руки власть взял – все равно тебя мужик съест с потрохами».