Иван Кудинов - Переворот

— Семка-то чего ж не пришел? Или от юбки крали своей не может оторваться?

— Это у него надо спросить. О-о! — воскликнул Андрон, увидев за дверью, в углу, на соломенной подстилке, рыженького, еще не просохшего теленка. — Да у вас тут, гляжу, прибавка! Ишь какой лобастый.

Михей улыбнулся, но вышла не улыбка, а гримаса — кожа на лице, исполосованном шрамами, натянулась, рот болезненно повело, и Михей, чувствуя это, покраснел, мучительно напрягаясь:

— С-седни… н-народился.

Стеша, жена его, тотчас отозвалась из кути, от печки:

— Переходила она нынче, красуля-то наша, больше двух недель. Зато вон и телочку принесла.

— Хорошая телочка, — похвалил Андрон. — Ведерницей будет. Вот и заживете тогда!

— Куда там, — вздохнула Стеша. — Нам сроду не фартило.

— Ничего, на этот раз пофартит, — утешил Андрон и подмигнул ребятишкам, свесившим с полатей кудлатые головы. — Вон какие гренадеры. Помощники. Раз, два, три, четыре… Сколько их? Со счета сбился! — захохотал. И Стеша тоже повеселела:

— Помощники-то эти только за столом и хороши… Да уж ладно, чего там, — глянула на мужа и как бы одернула, окоротила себя. — Чего там, жили — не померли, даст бог, и дальше проживем. Проходи, Андрон. Сейчас вот молозиво сварю, потчевать вас буду.

Гости перешли в маленькую горничку, устланную узкими пестрыми половиками, и Михей, придерживая пустой рукав, сел рядом со Степаном.

— М-маловато нас п-пока…

— Ничего, — сказал Степан, — будет много.

— Ну а дальше как быть, что будем делать? — спросил Андрон.

— Дело у нас одно: Советскую власть защищать. А то она кое-кому поперек горла, вот и злобствуют… Прошлой мочью вон столб пытались подпилить, исподтишка действовали.

— Кому это он помешал?

— Темно было, не разглядел. Но, думаю, на этом они не успокоятся. Так что нам, товарищи, надо быть начеку и держаться вместе.

— Дежурство надо установить, — предложил Чеботарев. — Тогда они не сунутся. Поймут, что флаг охраняется…

— Может, и охрану, — кивнул Степан. — Главное, чтоб они другое поняли: действуем мы сообща, а не в одиночку. И вообще, товарищи, прошу вас никаких самостоятельных непродуманных действий не предпринимать.

— Это само собой, — поддержал Михей. — Действовать н-надо сообща.

— Так что, товарищи, — подытожил Степан, — отныне боевой союз… Союз фронтовиков должен все силы направлять на защиту революции и постоянно пополнять свои ряды за счет сознательных граждан.

— Постой, — всполошился Митяй. — Это что же получается: ежели я не фронтовик, мне, стало быть, и ходу нету в союз? А может, я и есть самый что ни на есть сознательный…

Степан улыбнулся:

— Не беспокойся, нынче революционный фронт повсюду, по всей России, потому каждый, кто защищает Советскую власть — и есть самый настоящий фронтовик, — вышел из положения. — Вот я и предлагаю создать у нас в Безменове союз фронтовиков. Теперь главный вопрос, — озабоченно прибавил. — Вопрос об оружии, товарищи. Сами понимаете, что без оружия нам нельзя…

Март был на исходе. И словно оттого, что срок его истекал, ярился он вовсю. Утрами солнце вставало все раньше и раньше, будто спешило наверстать упущенное, а к полудню пригревало так, что с крыш уже не капало, а текло… Сугробы, точно дробью побитые, с треском и шорохом оседали, рушились, уменьшаясь прямо на глазах, и первые ручейки, по-цыплячьи проклюнувшись сквозь ноздреватую снежную скорлупу, весело побежали из подворотен…

Степан вышел во двор, остановился, щурясь от обилия света — блестело все вокруг до рези в глазах. Голову кружил хмельной воздух. «Весна-а», — подумал Степан, вкладывая в это слово особый, лишь ему понятный смысл. Подошел отец, достал из кармана кисет, проговорил озабоченно, словно разгадав его мысли:

— Больно ранняя нынче весна. Пятнадцатое марта, а гляди, что творится!

— Почему пятнадцатое? — посмотрел на отца Степан. — Двадцать восьмое. Или ты все еще держишься за старое? Забыл, что с первого февраля перешли на новый стиль?

— Кто перешел, а кому и без надобности, — отмахнулся отец. — Придумали — время передвигать… Зачем? Было пятнадцатое, стало двадцать восьмое… Зачем? — еще раз спросил.

— А затем, чтобы жить по-новому.

— Мужику все одно — пятнадцатое или двадцать восьмое. Приспеет время — начнет пахать да сеять, а коли не приспеет, дак и на числа смотреть не будет. Было бы что сеять, — вздохнул, задумчиво глядя в сторону. — Вот сколько пустошей за войну образовалось. Да, не скоро теперь одюжеют люди, не скоро. Сколь ушло мужиков, а воротилось?…

— Помочь надо солдаткам, — сказал Степан.

— Чем ты им поможешь? Мужиков не вернешь.

— Ясно, что не вернешь. — Степан подошел ближе и встал рядом с отцом. — Но поддержать надо. Мы тут кое-что придумали.

— Кто это вы?

— Союз фронтовиков. Решили нынче вспахать да засеять несколько десятин для помощи солдатским вдовам.

Отец удивленно посмотрел на него:

— А где ж вы пахать собираетесь?

— Сам же говоришь, пустошей много. Или на бывшей церковной пашне… Небось господь не станет препятствовать доброму делу?

— Господь, может, и не станет, а вот слуги господние воспрепятствуют…

— Отец Алексей, что ли?

— И отец Алексей. И тот же Епифан Пермяков, первейший подсевала его. Да они из глотки вырвут, а своего не отдадут.

— Свое пусть не отдают. А мы возьмем свое.

— Чем же вы докажите, что это ваше?

— А это уже революция доказала. Слыхал про такой декрет: вся власть Советам, а земля — крестьянам?

Отец хмыкнул и ничего больше не сказал, не успел сказать. В ограду влетел Пашка, вид у него был взъерошенный, лицо красное, будто он только что побывал в свалке, на кулачках бился.

— Слыхали? — спросил еще от ворот. — Там такое творится, такое… Фу! — выдохнул. — Барышев школу закрывает.

— Как это закрывает?

— А так: дом, говорит, мой, давал я его под школу временно, вот, говорит, и кончилось это время… Мужики просят повременить, а он уперся и ни в какую: освобождайте — и все!

— Вот вам и декрет, — усмехнулся отец. — Плевал он на ваш декрет, Илья-то Лукьяныч, у него свои декреты…

Степан глянул на отца, но ничего не сказал — так поразила его эта новость. «Значит Барышев решил идти напрямую», — подумал Степан и кивнул брату:

— Пошли. — И уже шагая по талому, хлюпающему снегу, тихо и яростно проговорил. — Ну, мы ему покажем школу… Он что говорит-то хоть, зачем ему дом?

— Под склад хочет приспособить, — пояснил Пашка дрожащим от волнения и негодования голосом. — Складов да амбаров у него, гляди-ко, не хватает. Погоди, он еще и не такое удумает, лишь бы Татьяне Николаевне не дать житья, выдворить ее из Безменова.

— Учительница что… дорогу ему перешла?

— То-то и оно, что перешла! — горячо ответил Пашка — Вот он теперь, Барышев-то, и точит зубы на нее.