Иван Кудинов - Переворот

— Да, да, — согласился Авксентьев, — мне об этом и Керенский писал. Нельзя выпускать армию из-под контроля. Повторение корниловского прецедента может окончательно добить Россию. Это главное сейчас — не допустить повторения… — еще раз он сказал. Затем стал рассказывать о только что завершившейся поездке в Томск. И хорошо, удачно завершившейся, по его мнению, потому что главную свою задачу — «самороспуск» Сибирской областной думы — выполнил блестяще. — Что касается дисциплины в армии, — вернулся к прежнему, — тут все мои надежды на адмирала. Военный министр находится сейчас в войсках…

— Военный министр сегодня вечером вернулся, — уточнил Роговской. Авксентьев удивленно посмотрел на шефа полиции, подумал и сказал:

— Тем лучше, что вернулся! Предосторожность не помешает.

О чем еще говорили? Вспоминали прошлое, но больше склонялись к будущему: все-таки человек больше думает о будущем, тем и живет… Ах, будущее! Оно, как спасательный круг, который бросили тебе — держись! Но до него еще доплыть надо, добраться…

— Ничего, выплывем. Выплывем, если будет единство, — вздохнул Авксентьев. И невольно опять вернулись к архангельскому «уроку», из которого следовало извлечь самое важное: никакой соглашательской политики, никаких компромиссов…

— Но Директория держится пока на компромиссах, — вздохнул Авксентьев. — Политика должна быть гибкой.

Никто не возражал. Было уже за полночь, все устали. Авксентьев, сидя в кресле, изредка забывался в коротком полусне, и как только он закрывал глаза, тотчас возникал перед ним спасательный круг, раскачивался на волнах… Авксентьев плыл к нему, плыл изо всех сил и никак не мог доплыть…

Вдруг раздался стук. Все вскочили. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату, громыхая сапогами, весь в ремнях, морозно поскрипывающих, вошел полковник Волков. Авксентьев испуганно и непонимающе смотрел на него: начальник гарнизона… прямо к нему, а не к военному министру…

— Что? Что случилось? — спросил Авксентьев каким-то не своим, враз осевшим голосом. Полковник переступил с ноги на ногу, туго скрипнув ремнями:

— Ничего особенного… Прошу одеваться, господа. Рядом стояло еще два офицера. Авксентьев, увидев их, начал догадываться об истинной причине ночного визита, но поверить до конца в это пока не мог и был несколько даже оскорблен тем, что все делается так просто, грубо и буднично.

— Кто вам дал право бесцеремонно врываться? — пытался он еще воздействовать своим авторитетом. — Соизвольте объяснить!

— Все, что полагается, вам объяснят. А сейчас прошу одеваться.

— А вы не забыли, с кем имеете дело?

— Нет, не забыл. И советую не терять время на излишние разговоры. Вы арестованы.

Авксентьева охватил озноб. Дверь, видимо, притворили неплотно, и холодом тянуло понизу.

— Кто вас уполномочил? — слегка заикаясь, спросил Авксентьев. — Кто?

— Россия, — ответил полковник с усмешкой, глядя прямо в глаза Авксентьеву. Опыт по части всевозможных провокаций, арестов и убийств у него был немалый — Авксентьев это знал. И понял: спасательный круг приснился ему не случайно. «Теперь вся надежда на этот круг…» — думал Авксентьев, пытаясь надеть пальто и никак не попадая в рукава…

Мглистой холодной ночью восемнадцатого ноября 1918 года в Омске пало еще одно «всероссийское» правительство — и на смену ему пришло новое. Постановления и указы, как видно, заготовлены были загодя, должно быть, еще тогда, когда Авксентьев находился в Томске, отпечатаны в достаточном количестве — и утром расклеены по всему городу.

Тем же утром, еще до рассвета, в шестом часу, был созван Совет министров. Морозный туман окутывал улицы. Громада собора, а рядом с ним губернаторский особняк, в котором размещался Совет министров, едва угадывались в густой сизой мгле. Патрульные сновали по всему городу. Неясно, тревожно было. Министры, поднятые с постелей, явились заспанные, злые. Позевывая, спрашивали друг друга, зачем в такую рань, какая необходимость?

Собралось двенадцать человек.

Вологодский, взволнованный и бледный, объявил об открытии экстренного заседания. В помещении было холодно, сидели, не снимая пальто. Сообщение Вологодского об аресте Авксентьева и других членов Директории повергло в крайнее замешательство. Как? почему? когда? — спрашивали министры. Некоторые, действительно, не были осведомлены, другие притворялись неосведомленными…

— Что же делать? — воскликнул министр путей сообщения Устругов.

Сидевший рядом с ним министр финансов Михайлов язвительно заметил:

— Ноев ковчег сооружать…

Шутка показалась неуместной. Вологодский нахмурился, разгладив роскошную бороду:

— Нам, господа, необходимо высказать свое отношение к свершившемуся факту и принять разумное решение.

— А жертв много? — кто-то спохватился.

— Жертв нет, — ответил Вологодский. — Один солдат ранен.

— Только и всего?

Кто-то осторожно заметил (кажется, тот же Устругов), что арестована только часть членов Директории, стало быть, ни о каком распаде не должно идти речи. Речь только о том: кто возглавит Директорию? Другие не соглашались: о какой Директории можно говорить, если Директория во главе со своим лидером не смогла ничего противопоставить грубой силе!..

Генерал Розанов, начальник штаба Ставки, высказался еще более резко и определенно:

— Директории нет — и речь сейчас не о ней.

— Да, да, это так, — согласился Вологодский. — Директория изжила себя, и возрождать ее нет смысла. Слишком слабо держала она в руках руль управления… А нам сегодня, как никогда, нужно исходить из принципов жизненной необходимости. Иначе потеряем не только Директорию, но и Россию.

Сам же он, член вчерашней Директории, сегодня уже говорил о ней в прошедшем времени. Наступила заминка. Вологодский беспокойно поерзал в кресле и напомнил:

— Выбирайте, господа. Никто за нас не решит этого вопроса. — Помолчал и добавил: — Политике претит нерешительность.

— Лично я думаю о политике с точки зрения рубля, — с неизменной своей язвительной усмешкой сказал Михайлов. — И как министр финансов, и как человек, считающий прочность рубля основой и незыблемостью государства.

— Верно, — поддержал его министр продовольствия Зефиров. — Потому и мне в интересах рубля хотелось бы знать определенно: кому отныне будет принадлежать власть?

— А вы как полагаете?

— Полагаю, что власть должна быть устойчивой и твердой.

— Как нынешний рубль, — ехидно заметил Устругов.

— И как порядок на железных дорогах, — парировал Михайлов. Вологодский постучал карандашом по застывшей чернильнице:

— Согласен: власть должна быть устойчивой и твердой. Но что для этого необходимо? Что? — повторил вопрос, как учитель на уроке истории. Опять наступила неловкая пауза. И первым нарушил ее, подал голос, а может, и саму идею генерал Розанов: