Иван Кудинов - Переворот

Сатунин, поравнявшись с унтер-офицером, спросил:

— Ну, что тут, Найденов… все в порядке?

— Так точно, господин атаман! Яма почти готова.

— Сколько человек работает?

— Девять человек. Десятый был доктор. Но с ним сделалось плохо, пришлось отвести его под кусточки…

— Как плохо? Что вы тут натворили? — притворно возмутился Сатунин. — Я же вас предупреждал. Или не поняли?

— Никак нет, все поняли. Но он хлипкий больно, доктор-то, непригодный к такому делу… — оправдывался Найденов. — Дали ему в руки заступ, велели копать… ну, для порядка малость припугнули его: копай, копай, мол, для себя стараешься… Он и сморился.

— Ладно, — махнул рукой Сатунин. — Продолжайте. Чего они встали? — кивнул на землекопов. Найденов кинулся туда, закричал:

— А ну копать… копайте, псы шелудивые! Я за вас буду работать? Не мне там лежать…

Всадники спешились.

— А что я вам говорил? — повернулся к Степану Гуркину Сатунин. — Размазня ваш доктор. И умереть-то как следует не умеет.

— Этому никто не обучен.

— Но это должно быть в крови человека.

— Что делать, штабс-капитан, если мы не только умереть, но и жить как следует не научились…

Сатунин хмыкнул и, ничего больше не сказав, пошел но жестко шуршащей траве через поляну — туда, где работали землекопы… Степан Иванович постоял, наблюдая издали. «Неужто неясно… одной ниточкой мы связаны». Глухо стучали заступы. Комья красноватой глины летели снизу, из глубины ямы, стоявшие наверху подхватывали ее и отодвигали, отбрасывали подальше, чтобы она не сыпалась обратно… Лица землекопов казались похожими, были они одинаково землисто-серыми и безразличными, словно близкая смерть уже наложила на них свой отпечаток. Но, подойдя ближе, Степан Иванович увидел, что землекопы разные и вовсе друг на друга непохожие… Они работали размеренно и не спеша, словно оттягивая время, отпущенное им на эту работу, и по их землисто-серым и как бы уже лишенным какого бы то ни было выражения лицам стекал пот, оставляя на щеках и подбородках грязные следы. Они работали молча, не глядя друг на друга, и в этом тягостном и напряженном, точно сговор, молчанье было что-то угрожающее и непонятное. Степану Ивановичу стало не по себе. Он чуть отступил, готовый повернуться и уйти, чтобы не видеть ничего этого, и повернулся уже, сделал несколько шагов, как вдруг чей-то негромкий и даже слабый голос остановил его:

Шли, брели да два гнеды тура…

Степан Иванович обернулся и с удивлением посмотрел на маленького, щуплого старика, которому принадлежал этот голос. Старик медленно и как бы нехотя отбрасывал землю и сдавленно-низким, хрипловатым голосом пел. Гуркину показалось это невероятным — петь на краю могилы, которую ты сам себе копаешь… Немыслимо! И непонятно. Но старик пел:

Старик был маленький и щуплый (в чем только душа держится?), но руки у него жилистые, большие и цепкие, немало, видать, поработавшие на своем веку.

Голос его все крепчал и становился чище, отчетливее. Найденов шагнул к старику и грубо толкнул его в спину:

— А ну цыц, распелся, пес шелудивый!

— Сам ты пес шелудивый! — огрызнулся старик, презрительно глянув на унтера. — Тоже мне указчик нашелся…

— Оставь его, — сказал Сатунин. — Пусть поет. Послушаем.

Но старик теперь молчал. И только сильнее сжимал в руках лопату. Сатунин подошел ближе:

— Что, старик, не хочется умирать?

— А кому ж хочется?

— Жалеешь небось, что связался с большевиками?

— Я об одном жалкую, — прищурился старик, — не доведется увидеть, как вашу кумпанию к стенке поставят. Вот об этом шибко я жалкую.

— То-то и оно, что не доведется, — усмехнулся Сатунин и заглянул в яму. — Кончайте! Вполне подходящая…

Найденов, оскальзываясь и осыпая в яму комья глины, скомандовал:

— Лопаты забрать! Живо, живо!.. Снизу, из ямы, кто-то взмолился:

— Потише там нельзя? За ворот сыплется…

— Потерпи, братец, — усмехнулся Найденов. — Сейчас мы тебе не только за воротник насыпем…

Солдаты засуетились, разбирая лопаты, поспешно связывая приговоренных. Кто-то отчаянно сопротивлялся, его ударили но лицу. Возня. Пыхтенье. Ругань.

— Долго вы еще будете возиться? — раздраженно спросил Сатунин. Солдаты подталкивали, теснили связанных к обрыву ямы. Один из них, высокий, худощавый, в разодранной напрочь рубахе, встал, рядом со стариком и ободряюще улыбнулся разбитыми губами:

— Выше голову, дядька Митяй! Пусть посмотрят, как умирают большевики.

— Заткнись, красная рожа! — рыкнул Найденов. — Скоро духу вашего не останется.

— Врешь, дух наш останется. А ведь ты боишься нас, — засмеялся. — Боишься нашего духу.

— А ты, комиссар Селиванов, не боишься? — спросил Сатунин. И они с минуту смотрели друг на друга в упор. — Или только делаешь вид, что все тебе нипочем?

— Страшно тем, кому не за что умирать, — ответил Селиванов. — Таким, как ты, самозванный атаман, или как вот тот господин, который лежит под кусточками… Вы еще с ним найдете общий язык.

— Может, и найдем. Жаль, что с тобой не нашли…

— Никогда!

— Последний раз предлагаю: скажи, где скрывается Огородников, и мы пощадим тебя…

— Избавь меня от этой пощады. А Степан Огородников сам вас найдет. И тогда не ждите пощады…

Сатунин, не дав ему договорить, коротко и резко толкнул, Селиванов потерял равновесие — и лицо его, с как бы забытой на нем усмешкой, мелькнуло над земляным бруствером…

Степан Гуркин отвернулся и быстро пошел прочь, по жесткой траве, через поляну, слыша за спиной крики, стоны, скрежет лопат и глухой, твердый стук падающей в яму земли… Гуркин пересек поляну и вскоре увидел Донца. Доктор сидел подле телеги, привалившись спиной к колесу. Неподалеку, под березой, стоял солдат с винтовкой в руке, вид у него был сонный и равнодушный. Рядом паслась стреноженная лошадь, хомут и седелко не были сняты, плохо примотанная супонь свисала до земли — видно, что делалось тут все небрежно и наспех, хотя по виду солдата, приставленного охранять доктора, этого нельзя сказать. Доктор Донец, увидев подходившего, выпрямился и сильно побледнел:

— Степан Иванович… господи боже мой! — Силы, однако, оставили его, и он, обмякнув, снова привалился спиной к колесу. — Если б вы только знали, что они тут вытворяли надо мной… Невероятно!

— Ничего, ничего, Владимир Маркович, теперь все позади. Сегодня мы с вами уедем в Улалу.

— Меня освободят?

— Вы уже свободны.

— Наконец-то! А то уж я и не надеялся выбраться отсюда…

Вдруг наступила тишина. Странная. Оглушающая. Степан Гуркин почувствовал ее не слухом, а всем существом своим и, медленно повернувшись, посмотрел туда, откуда текла, исходила эта тишина. Поляна была все та же и в то же время что-то было не так, что-то переменилось на ней. Все так же синело над головой небо, духмяно пахли травы, блестела на повороте река, лишь темный земляной бугор, насыпанный неровно, казался тут лишним, ненужным и мешал, как соринка в глазу… И еще Степан Гуркин заметил: людей стало меньше. Несколько солдат, воткнув лопаты в землю, жадно и торопливо курили, вполголоса о чем-то переговариваясь. Сатунин стоял уже подле своего копя и что-то объяснял, выговаривал Найденову. Тот повернулся к солдатам и негромко приказал: