Иван Шевцов - Во имя отца и сына

Лада озадаченно осматривается: где старухи? Потом спрашивает Дина:

- Какие старухи?

- Эх, старик, да ты еще совсем запеленатый, - отвечает Дин. - Старухи - это мы. Старики - вы. Все очень просто - наоборот. У нас все наоборот.

Хол выбирается из-за стола, подает Воздвиженскому гитару и, подойдя сзади к Братишке, говорит с гнусавой ленцой:

- Лада еще полуфабрикат. Прочти, капитан, ей лекцию, что такое мы. Клянусь мошной Рокфеллера, она принимает нас за так называемых стиляг.

- Ради бога, Ладочка, не сочти Мусик-Хола за обыкновенного стилягу, - дурашливо отзывается Братишка. - Нет и еще раз нет. Он знаешь кто? Он - подонок. А это высшая степень стиляги.

- Давайте потвистим, - предлагает Хол и обращается к Ладе, скривив тонкие губы. - А как наш полуфабрикат, умеет твистеть?

- Давай проваливай, полуфабрикат. Твист Ладочка танцует со мной, - небрежно цыкнул на него Дин, и Хол, оскалившись, удаляется к толстушке Эле. - Ты не обращай внимания на его манеры. Здесь каждый ведет себя, как хочет. Без условностей и церемоний. Так лучше. Тебе нравится здесь?

Она кивает. Потом, осмелев, спрашивает:

- А почему у вас такое имя?

- Меня зовут Дима. Ребята перекрестили: так проще и нестандартно. Дим много, а Дин один. Не считая американского государственного секретаря.

- А вы правда военный? - снова спрашивает Лада.

- И не мечтал. Почему ты решила?

- Капитан Дин. Почему капитан?

- Не знаю. Наверное, из-за предка. Он у меня генерал.

Ладе все нравилось: и новая песенка, и народная песня "По Дону гуляет", в которой вместо "По Дону гуляет" пели: "Подонок гуляет", и этот визг, и шум, и даже твист. И девицы теперь казались лучше. Из парней ей больше всех понравился Дин. А он, не в пример другим, с ней был сдержан, корректен и в меру любезен. Он даже не стал ее "просвещать", как это пытались делать другие. Но танцевал с ней.

Танцевал он великолепно, с вдохновением и мастерством.

А Хол только "просвещал" ее, а может, просто высказывался, излагая свое "мировоззрение".

- Гармония, гармония… А зачем? Почему у звезды должны быть одинаково равные концы? Условности, традиции. Кто их придумал?.. Господин. Для кого? Для рабов. Как цепи. Галстуки носят, бабочки и прочую мишуру. А смысл? Какой смысл в галстуке? Нелепость. Как брюки. Почему мужчина обязательно должен носить брюки? А может, мне юбка нравится. Есть же мужчины, которые носят юбки. Шотландцы или как их? Что, я не прав?

- У ну, - не то подсказал, не то просто прогудел в кулак Макс.

А Мухтасипов продолжал:

- Паспорта придумали. Как будто без паспорта человек не человек.

- За границей паспортов нет, - подтвердил художник.

- И правильно, - согласился Хол. - Памятников понаставили. А зачем? Жил поэт - умер, бац ему памятник. А мне он зачем? Я, может, не хочу на него смотреть и стихов его не читал. Мне он до лампочки.

Точно эстафету, его речь подхватила Лика. В ее потемневших глазах вдруг забегали злые огоньки, и она с каким-то ожесточенным наслаждением и ядом сказала:

- Господа выдумали для рабов слово "нельзя". Пользуются им, как хозяева, обучая своих собак: "Фу, нельзя!", "Бобик, фу!". То - нельзя, это - нельзя. Дома, в детском саду, в школе, в институте, на работе - везде только и слышишь это собачье "фу". Нельзя, нельзя, нельзя!.. Курить нельзя, пить нельзя, девушке пойти в гости или в театр в брюках нельзя. Возвращаться домой после двенадцати или не ночевать дома нельзя. Целоваться с мальчиком, который нравится, тоже нельзя! Да что это за жизнь? Что я - собака, моська какая-нибудь или рабыня, чтоб на меня везде кричали "нельзя"? Я человек. Я свободный человек цивилизованного мира. Я делаю то, что нравится мне. И мне наплевать, что кому-то мои поступки не по нутру. Мы идем к коммунизму, и не надо, чтоб на меня шикала каждая кухонная мещанка или выживший из ума персональный пенсионер.

- Дорогая крошка, - перебил Макс пылкий ее монолог. - Ты говоришь избитые истины. На научном языке это называется конфликтом поколений, явлением постоянным и вполне естественным. Так было, так есть, так будет. Проблема отцов и детей извечна и стара, как вселенная. Но будущее за нами.

- Все тепленькие места заняты предками, уступят они тебе, жди! - бросил Мухтасипов острые, как бутылочные осколки, слова.

- Это уже частность, - встав лицом к камину во весь рост, продолжал Макс. - Я говорю об общей тенденции. Отцы никогда не понимали детей, не доверяли детям и потому всегда с большой охотой одергивали их, поучали. Почему? Потому что психология отцов консервативна. Они боятся расстаться с традициями, потерять то, что накопили за долгую жизнь. Нам же нечего терять. Мы создаем новое, свое, мы дерзаем. Молодежь по духу своему - новаторы. Особенно наше поколение. История поставила перед нами необыкновенные задачи. Мы ломаем чудовищную крепость, созданную из предрассудков, пошлости, догматизма. И мы сломаем ее во что бы то ни стало и пойдем вперед. Мы авангард. Ретрограды нас называют стилягами и подонками. Пусть. Им от этого все равно не легче. В средние века таких, как мы, называли еретиками и жгли на кострах. Теперь другие времена. У нас есть свои трубачи, свои запевалы, как Артур, как Илья, как Радик. Каждая наша картина, песня, стих или драма - это автомат, который мы вручаем таким снайперам, как все вы, милые и храбрые старики и старухи. Мы вооружаем молодежь и ведем ее на штурм крепостных стен! Так пусть же Новый год будет НАШИМ годом, годом наших побед. Выпьем за это стоя!

Лада с удивлением слушала Макса, впиваясь открытыми, доверчивыми глазами в его лицо, полное решимости и силы. Она видела и слышала того самого героя времени, которых изображают на страницах журнала "Юность", которых хвалит учительница литературы и ругает Коля. Все, что говорил Макс, было для нее ново. Ей никогда такие неожиданные мысли и в голову не приходили, было странно их слышать, и в то же время ее подмывало любопытство: хотелось понять этих людей, объявляющих себя запевалами молодого поколения. Какой-то заграничный ликер, приятный на вкус, горячей волной разливался по всему телу, возбуждая, рисовал окружающий мир розовыми красками, и далекие тайные желания и мечты подходили к порогу действительности. Оставалось всего лишь сделать один шаг, чтоб переступить этот порог. Тут не было никаких запретов, можно было делать все, что хочешь. Лицо ее полыхало. Она вся была словно в огне и пыталась гасить этот внезапный пожар освежающим фруктовым напитком, удивительно ароматным. Лада пила его впервые и с большим наслаждением, чем густой душистый ликер. Тут можно было пить и есть все, сколько твоей душе угодно.

Дин сказал Ладе:

- Брось ты пить этот подсахаренный рыбий жир. Попробуй этого. - И вместо ликера налил коньяку.

Лада пригубила и отставила рюмку.