Иван Шевцов - Во имя отца и сына

Лугов отходит от группы в сторонку: голос экскурсовода мешает ему сосредоточиться, дать простор и волю своим думам. Нет, он не из простой вежливости сказал "спасибо" председателю завкома за эту поездку. Оказывается, благодарить надо нового секретаря парткома.

Странно и удивительно начинает свою работу на заводе "Богатырь" товарищ Глебов - с экскурсии на Бородинское поле. Лугову определенно нравится такое начало: в нем есть нечто многообещающее. Старик вспоминает, как начинал на заводе работу предшественник Глебова: в первый же день приказал секретарше пригласить к нему секретарей цеховых парторганизаций. Вызывал по одному. Звонит секретарша в механический мастеру Каурову - молодому инженеру, приглашает его как секретаря в партком. А тот не в духе был, что-то не ладилось: станки старые барахлили, давно нужно было заменить, спрашивает: "А в чем дело? Зачем меня в партком?" - "Новый секретарь желает с вами познакомиться". - "А вы скажите ему, что будет лучше, если он сам зайдет к нам в цех. Дело есть. Тут и познакомимся". Словом, подсказал, как нужно работать.

И снова мысли Лугова возвращаются в прежнее русло: не из простой вежливости благодарил он за эту поездку. Может, впервые за свою долгую жизнь он так зримо увидел красоту родной земли. Красоту не только внешнею, не только золотую звонь осенних берез и задумчивую ширь лесных далей, где в лучах невысокого солнца тихо струится хрустальный воздух, прогретый еще не остывшей землей. Он как-то по-новому, сердцем и разумом ощутил красоту и величие России в ее завидной судьбе, в большом, в исторически целом и философски сложном плане. Он смотрел с кургана в необозримый простор, глаза видели Бородинское поле, а душа чувствовала, как ширится и раздвигается горизонт, уходит в безбрежье, и там - на юге, на западе, на востоке, на севере встают другие поля - эпическими полотнами живой и немеркнущей истории - ледяное поле Чудского озера, Куликово и Марсово, плацдарм у Перекопа, Мамаев и Малахов курганы, заснеженное поле Подмосковья и фашистские танки на Волоколамском шоссе. И поля в тяжелых колосьях хлебов, цветущего льна, в котором, кажется, отражается небесная синь, леса, очарованные птичьим оркестром, и опять поля, и снова леса сквозь многие меридианы до самого Тихого океана.

Это - Родина, Отечество, Отчизна.

И почему-то подумалось Сергею Кондратьевичу: а чувствует ли Родину его сын Константин вот так же, как чувствует ее отец? Константин, который начинал свой долгий ратный путь в такую же осень 1941 года здесь, в Подмосковье, рядовым солдатом и закончил его гвардии капитаном на улицах Белграда? А внук Коля? Что он видит за кратким словом Родина? Каким звоном это слово звучит в его душе? Верно говорят: соприкосновение с высокими деяниями рождает высокие думы. А высокие думы, в свою очередь, рождают великие дела. "Доблесть родителей - наследие детей". Не в этом ли философский общечеловеческий смысл библейского "во имя отца и сына"?!

Сергей Кондратьевич пристально посмотрел на мастера из механического Андрея Каурова - плотного, точно отлитого из бронзы крепыша, подвижного непоседу с беспокойными карими глазами. Ярко-белый с черным орнаментом модный свитер его выделялся среди других. Он знал отца Андрея - Петра Никоновича Каурова, токаря из механического, ушедшего в сорок первом на фронт и погибшего где-то в лесах Белоруссии. Хороший был токарь, и скромный, тихий человек. Жена его Клавдия Ивановна работала в литейном на формовке. Помнится, когда получили "похоронку" - дело было летом, - привела на завод тринадцатилетнего Андрюшу - пусть к цеху привыкает, к делу присматривается, чем во дворе слоняться. Сирота. Тяжкое слово это вслух не произносили. Их было много, таких Андрюш, чьи отцы не вернулись с войны. Но были ли они сироты в том горьком стародавнем понимании? Отцов им заменила теплота и ласка рабочих сердец, заводского коллектива. Вырос Андрей Кауров, институт окончил, тридцати ему еще нет, а он уже мастер, инженер. Да какой мастер! Ян Витольдович говорит - перспективный, будущий главный инженер, директор завода, министр. Потому что имеет острый ум, беспокойное сердце, золотую рабочую хватку и добрую, отзывчивую душу.

В автобусе, когда возвращались обратно домой, Сергей Кондратьевич сел рядом с Кауровым. Поговорить хотелось.

- Как, Петрович, доволен поездкой?

- Еще!.. Чудо!.. - Кауров быстрым жестом погладил ежик непослушных темных волос. И сразу, почти без паузы, заговорил совершенно о другом, не имеющем никакого отношения к сегодняшней экскурсии?

- Сергей Кондратьевич, я хочу с вами посоветоваться, как с ветераном.

- Ну-ну? - насторожился Лугов.

- Как вы смотрите, если нам произвести революцию в цехах. Ну, положим, прежде всего в нашем, механическом?

Сергея Кондратьевича огорчил такой неожиданный, быстрый переход от Бородинского поля к заводским делам. Неужто в его душе так ничего и не осталось от сегодняшней поездки, не задело никакие струны? Однако "революция в цехах" возбуждала живой интерес. Хотел было заметить, что всякая революция полезна, поскольку ломает отжившее, но воздержался, молча ожидая. И Кауров продолжал вполголоса, видно не хотел, чтобы слышали другие:

- Переставить станки в технологической последовательности, чтоб не таскать детали из конца в конец по всему цеху. Смастерить специальные тумбочки для инструментов. И вообще покрасить стены в приятный цвет, чтобы глаз радовало. Чтоб цех был похож не на склад металлолома или жестяную мастерскую, а на творческую лабораторию.

- Что тут смотреть? Делать надо. Давно пора.

И все-таки их услышал сидящий сзади Варейкис. Он один занимал двухместную скамейку в автобусе. Услышал и вмешался, сказал, наклоняясь:

- Осенью будущего года.

- Что осенью? - не понял Сергей Кондратьевич.

- А вот эту самую твою революцию будем делать.

- Это почему именно в будущем году, да еще осенью? - обиженным тоном спросил Кауров. Его смутило безапелляционное заявление Варейкиса. Не успел человек внести предложение, как ему говорят - нет. Злило и то, что председатель завкома непрошено встрял в их разговор. Но это было в манере Яна Витольдовича, и на него не обижались - уважали его за прямоту, откровенность, простоту в обращении с людьми.

- По плану, - пояснил Варейкис. - Капитальный ремонт всего помещения. И кровлю менять будем.

- Давно пора, - спокойно сказал Сергей Кондратьевич. - При мне капитальный ремонт не делали. А я уже на "Богатыре", считай, шестьдесят лет.

- А как же завод? - Кауров явно был озадачен таким сообщением. Теперь он повернулся назад к Варейкису, ожидая ответа, и на смуглом лице его было такое выражение, будто от ответа председателя завкома завидела личная судьба мастера механического цеха. А Варейкис не спешил с ответом, и за него высказал предположение Сергей Кондратьевич: