Иван Шевцов - Во имя отца и сына

- Ты что это, Андрюша, не заболел ли?

- Да нет, мама, просто не хочется.

- Аи на работе что стряслось?

В глазах Клавдии Ивановны - напряжение, в голосе дрогнула тревога. Он видел это и поспешил успокоить. Улыбнулся тихо и мягко; как улыбаются старому доброму другу:

- Стряслось, мама, назначение новое получил.

- Это как же так? Куда тебя еще? - Она стояла перед ним сухонькая, растерянная, опустив плетями жилистые руки, с полуоткрытым ртом и растопыренными глазами.

- Начальником цеха назначают. Механического.

- Тебя? - Вырвался возглас радости.

- Сына твоего. - Он подошел и легонько ласково обнял ее.

Клавдия Ивановна тихонько отстранилась и присела на краешек дивана. Задумалась. Андрею показалось, что мать опечалена его назначением. Спросил удивленно:

- Ты что, мама? Не рада?

- Как не рада, очень даже рада, - ответила она, не меняя позы и глядя мимо сына задумчивым тяжелым взглядом. Прибавила погодя: - Отец бы порадовался. Не довелось. А как бы порадовался. Он тоже в механическом работал. - И добавила: - В твоем цехе.

Это Андрей знал. Он даже знал токарный станок, на котором работал Петр Николаевич Кауров. Портрет отца - увеличенная фотография - висел над диваном. Отец смотрел на Андрея из бронзовой узенькой рамочки добродушно, с едва уловимой, пожалуй, натянутой улыбкой: очевидно, фотограф попросил его не делать "сурьезное" лицо. Андрей помнит отца совсем другим, не таким, каким изобразил его фотограф. Очень ласковым, мягким и добрым. Петр Кауров за всю свою жизнь никогда ни с кем не ссорился. "Он был обходительный. И ты пошел в него", - говорила мать. Андрей не считал себя "обходительным" и нередко вступал в горячий спор. Не по пустякам, а когда касалось серьезного дела. Он не совсем понимал, что такое быть обходительным, какой именно смысл вкладывала мать в это слово.

- Веселиться надо, а ты словно и не рад, - сказала Клавдия Ивановна, вставая.

- Сначала нужно с браком покончить, а потом уже радоваться. Качества, качества и еще раз качества требуют от нас. И правильно требуют. Борис Николаевич так и сказал: ритмичность и качество. - Андрей всегда охотно делился с матерью заводскими делами. Это вошло в привычку с тех давних пор, когда в суровое военное время он мальчонкой пришел в цех. Он не изменял этой привычке и теперь, став инженером: понимал, что дела заводские - это дела жизни его матери.

- И что ж, опять литье поставляют негожее? - спросила Клавдия Ивановна, и лицо ее приобрело резкие черты, глаза сделались колючими, и суровый холодок прозвучал в голосе. Она давно считала, что все беды механического цеха из-за плохого литья. И только в этом видела причину брака.

- Бывает, и литейный дает бракованные заготовки, и сами портачим. Ребята молодые - опыту мало, - ответил Андрей, но последние слова его мать пропустила мимо ушей. Она была убеждена - все дело в литейщиках.

- Константин-то, что ж он себе думает, - заговорила она с укором. - Не маленький, да и голову на плечах вроде бы не дурную имеет. Считай, всю жизнь на "Богатыре", тоже вроде тебя, мальцом пришел. А на фронт вместе с твоим отцом уходил. На формовке, правда, он не работал. Но стребовать должен. Какой же ты начальник цеха, если не можешь стребовать. Кто у него на формовке?

- Да точно не знаю. Молодежи много.

- И что с того, что молодежь. Учить надо. Дело это тонкое, особого подхода требует: тут тебе и глаз, и руки, и все такое. А учить-то небось некому. Учителя-то на пенсии сидят. То-то и оно, - заключила мать и сокрушенно вздохнула. Потом, посмотрев на портрет мужа, заговорила, подперев пальцем щеку. - А какие мастера прежде были. Взять хоть бы токарей, хоть фрезеровщиков. Или у нас, в литейном: Ленька Точилин. С финской не вернулся. Саша Морозов - в Отечественную погиб. И Коля Шпаков, и Малинкин, и Вася Танызин. Все полегли на войне. Нет, Коля помер после войны. Вот еще Леша Мелехин был - какой мастер, золотые руки. Теперь, сказывают, генерал. Да, Лешка - генерал. Спокойный всегда был, степенный. Не чета Косте Лугову. Горяч Константин, больно горяч и шумлив. Но уж и правду-матку кроет - в глаза. Хоть ты министр, хоть директор. Луговы - они все такие. За правду умеют постоять. Сергей Кондратьевич - он тоже… горяч был в молодости, беспокойная душа. - И уже другим, мягким тоном совета: - Ты б, сынок, с Константином поговорил, по-хорошему, по-соседски.

- О чем, мама?

- Насчет заготовок. Чтоб следили. Дело-то общее, государственное. Теперь ведь вы одинаковы - оба начальники цехов. Аи не хочешь?

- Да дело не только в нем. Константин Сергеевич сам все понимает. Тут общая беда наша - кадры. Старики уходят, не успев передать свой опыт молодежи. А в цехах в основном молодые ребята, а учить их, как ты говоришь, некому.

Клавдия Ивановна задумалась. Она смотрела куда-то мимо сына, сосредоточенно щуря маленькие темные глаза. Сын повторил ее слова - "некому учить", значит, он согласен. А что, если?.. Только вот поймут ли ее правильно.

- Может, мне пойти к формовщикам… Ну просто так, подсказать, ребятам пособить? Дома-то что сидеть.

Она задержала на сыне долгий вопросительный взгляд, поймала его нежную улыбку и отрицательное покачивание головой: не советует. Значит, не понял. Пояснила:

- Не на работу, а так, проведать. Соскучилась дома сидемши.

- Константин Сергеевич может обидеться, - наконец произнес Андрей не очень уверенно. Предложение матери прозвучало для него так же неожиданно, как и назначение начальником цеха.

Она вышла в другую комнату, переоделась в выходное платье, накинула на голову платок. Андрей догадался: уходит. Спросил, далеко ли?

- К Луговым зайду. Давно я у них не была. Давесь во дворе Евдокию встретила. Что, доверит, Клава, не заходишь. Заходи, говорит, чайку попить.

- Ох, мама, мама, - и лгать-то не умеешь,..

- Вот истинно говорю - приглашала Евдокия. Соседи ж мы, разве чужие. И что ж такого - свои люди, и без приглашения можно. - И вспыхнула румянцем смущения.

- Ну что ж, сходи, попей чайку, коль приглашали.

Клавдия Ивановна бесшумно прикрыла за собой дверь, а сын сел за письменный стол, приставленный вплотную к подоконнику, и машинально посмотрел в окно, думая совсем о другом: о матери, которую сейчас поздравят Луговы, а она станет проситься в литейный цех - соскучилась, мол, и прочее. Эх, мама, мама, добрая, милая старушка. Рада, конечно, и горда. И как хотелось бы ей разделить эту радость с отцом, с которым все делила - и хорошее и плохое. Мысль об отце, появившаяся вот так неожиданно, невзначай, вдруг нахлынула, навалилась на Андрея огромной могучей волной, захлестнула, обдала всего без остатка, завладела чувствами, отметая прочь все иное, все-все, что не было связано с именем отца, которого он всегда помнил, любил по-детски трогательно, до трепета души и образ которого со временем не стирался в памяти, а как-то преображался, получал новые черты.