Иван Шевцов - Во имя отца и сына

Он разволновался и, тяжело дыша, сел, сжимая и разжимая кулаки. Наступила напряженная тишина, которую после паузы нарушил голос Глебова:

- Кто еще хочет говорить?

- А о чем, Прокопыч? И так все ясно. Надо голосовать, - ответил Лугов.

- Я хочу сказать несколько слов. - Глебов поднялся, заглянул в листок, лежавший перед ним. - Большую часть из того, что мне хотелось сказать, уже высказали другие товарищи. Это произошло потому, что мнения на этот счет у нас едины, точки зрения сошлись. Меня тоже удивило выступление Николая Григорьевича.

- Я говорил искренне и остаюсь на своей точке зрения, - вставил Гризул.

- Это ваше право, - продолжал Глебов. - Точно так же, как и мое право иметь собственное мнение по поводу вашей точки зрения. Вот вы, Николай Григорьевич, утверждаете, что товарищ Маринин - отличный работник идеологического фронта, воспитатель масс, или, как он сам себя назвал, "донор духа". Позвольте не согласиться с этой оценкой. Мне она кажется слишком завышенной. По-моему, нередко Александр Александрович направляет молодежь не в ту сторону, и линия, которую он проводит в вопросах культурно-массовой работы, - это не линия партии. Я имею в виду вечера, на которые приглашались не воспитатели, а, скорее, растлители. Душок ревизионизма нет-нет да и проявляется в деятельности товарища Маринина, о чем мы с ним уже не раз беседовали… Не хочу повторяться, об этом уже говорилось. Я никак не могу поверить, товарищ Гризул, что Маринин совершал свой поступок из благородных, патриотических побуждений. Вы меня простите, но это звучит цинично.

- А в нем все - сплошной цинизм, - бросил реплику Варейкис.

Никто не понял, кого он имел в виду - Гризула или Маринина. Не отвлекаясь, Глебов продолжал:

- В любые времена, в любой обстановке заведомая ложь считалась подлостью. И в те времена, о которых напомнил нам товарищ Гризул, были люди, которые, рискуя жизнью своей, отказывались давать ложные показания. А тут, видите ли, - патриотизм. Патриотизм, Николай Григорьевич, - это то самое, чего так недостает в работе нашего Дома культуры и его директора.

- И председателя общественного совета, - опять вставил Варейкис, имея в виду Гризула.

- А вечер, посвященный Дню Советской Армии! - невольно сорвалось у Гризула.

- Лично я не склонен считать его удачным, - ответил Глебов. - И тут наша вина, моя и ваша, Николай Григорьевич, как председателя совета. Занялись мы другими делами и не поправили товарища Маринина.

- А в чем вы считаете его неудачным? - Гризул заерзал на стуле. - Речь шла о советском патриотизме, о подвиге.

- Да, о подвиге, - повторил Глебов. - В слишком одностороннем толковании. В сущности, не ратному подвигу советского воина, а мужеству военнопленных был посвящен этот вечер. Именно об этом, и только об этом говорил и бывший советский офицер, затем узник гитлеровского концлагеря, и писатель, посвятивший все свое творчество теме военнопленных. Я ничего плохого не хочу сказать о военнопленных: судьба их поистине трагична, многие из них были настоящими советскими патриотами, проявили мужество и стойкость. И не зря наш замечательный скульптор Петр Васильевич Климов мечтает создать памятник мужеству узников фашизма. И при всем этом мы должны воспитывать нашу молодежь на примере тех, кто не поднял руки перед врагом, а сражался до последнего вздоха. Вы простите меня, что я несколько отвлекся. У меня на погранзаставе в первый день войны произошел такой случай. Два пограничника, Леон Федин и Гаврик Гапеев, были в наряде в роковое утро 22 июня сорок первого года. Лицом к лицу столкнулись с фашистами они в первый час войны. Федин поднял руки и сдался в плен. Гапеев умер, как герой, положив больше десятка фашистов, сорвал атаку ценой своей жизни! Тяжело сложилась судьба Федина. Бежав из плена, он сражался в тылу врага, в бою потерял зрение. В сущности, он спас мне жизнь. Но я отдаю предпочтение подвигу Гаврика Гапеева, который остался верен военной присяге.

Гризул решил держаться до конца: при голосовании он единственный из членов парткома поднял руку за прием Маринина в партию.

Закончив обсуждение первого вопроса, сделали перерыв. В приемной собрались приглашенные на заседание рабочие, мастера цехов, технологи. К Емельяну подошел Борис Николаевич и шепнул:

- Докладчик взвинчен. Может, есть смысл перемести обсуждение производственных дел на следующее заседание?

Емельян об этом думал и, прикинув все "за" и "против", ответил:

- Неудобно: народ собрался. Да и откладывать дальше нецелесообразно. А что взвинчен - может, это и неплохо, острей разговор пойдет.

Директор согласился. К ним подошел Гризул и взволнованно заговорил:

- Я не понимаю вас, товарищи. Ну, допустим, человек четверть века назад сделал грубую ошибку, совершил преступление. Но теперь же он осознал ее, стал другим. Даже с юридической точки зрения мы не можем, не имеем права поднимать этот вопрос из-за давности времени.

- Юридически - да, но в данном случае я не верю в превращение Маринина, - ответил Глебов. - Возможно всякое превращение, даже дурака в умного… Но в действительности такое превращение бывает редко. И по одной возможности превращения этого рода я не перестану дурака считать дураком.

Гризул выдержал многозначительную паузу и сказал:

- Коль уж дело дошло до цитат, то позвольте мне напомнить вам слова Герцена, которого, я полагаю, вы уважаете и цените. Так вот, он говорил, что обвинить гораздо легче, нежели понять.

Выпалив эти слова, Николай Григорьевич круто повернулся и отошел.

Трудно сказать, была ли тому причиной "взвинченность" Гризула, но доклад Николай Григорьевич сделал краткий, совсем не в его манере. Поповину своего выступления он посвятил успехам, которых коллектив добился за последнее время. Самое важное, что завод выполняет производственный план. Похвалил отдел главного конструктора, напомнив, что за пять лет создали пятьдесят новых машин и десять модернизировали. Сделал реверанс и в адрес секретаря парткома, который содействовал своим вмешательством быстрейшему внедрению в производство новой модели агрегата.

- Нас предупредили, что в нынешнем году не Урал будет поставлять нам стальное литье, а столичный завод "Серп и молот". Но земляки нас подводят, дают некачественное литье, тем самым ставят нас в затруднительное положение. - Николай Григорьевич говорил резко, начальственно. - Но нас выручили наши литейщики. За это спасибо вам, товарищ Лугов. Однако, Константин Сергеевич, мы вас хвалим за хорошее, а за плохое будем критиковать. Уж очень высокий процент брака в литейном цехе. Об этом, я думаю, подробно скажет товарищ Кауров, потому как механическому цеху приходится расплачиваться за это. Знаю, вы будете говорить, что формовочная земля плохая, оттого и брак. Но только ли в этом причина? Нет. В формах, товарищ Лугов, вы доводите температуру до шестисот градусов вместо трехсот. Факт. И прискорбный. Отсюда трещины в литье. Много шумят ваши ребята: "Мы - художники!" Пора кончать с этими "художествами".