Агния Кузнецова (Маркова) - А душу твою люблю...

Слободской протоиерей И. В. Куртеев отмечал 7 ноября 1855 года:

Сегодня генерал-адъютант Ланской смотрел Слободскую дружину и остался весьма доволен… Теперешняя супруга Ланского была прежде женою поэта Пушкина. Дама довольно высокая, стройная, но пожилая, лицо бледное, но с приятною миною. По отзыву архиерея Елпидифора, дама умная, скромная и деликатная, в разговоре весьма находчива.

Общество и в Вятке тепло встретило Наталью Николаевну, и тут она прожила с удовольствием, у тех, с кем общалась, оставила о себе самое хорошее воспоминание как о женщине сердечной и простой и в то же время с достаточным аристократическим тактом, который так ценил в ней Пушкин.

В Вятке Ланские сдружились с семьей Пащенко, управляющего Палатой государственных имуществ.

Однажды вечером Наталья Николаевна сидела в небольшой гостиной Пащенко, беседовала с его женой, женщиной приветливой, простой и разумной. Была она немолода и некрасива – круглолица и полна чрезмерно. Но зато можно было залюбоваться ее чудесными руками с изящными пальцами, украшенными всего лишь одним недорогим, но, видимо, памятным перстеньком, ее стопами – узкими и приятными, не нарушающими форму даже исхоженной домашней обуви.

Они поговорили по-женски и о модах, и о детях, повздыхали о прошлом и только было перешли на темы, затрагивающие интересы отечества, как горничная доложила:

– Господин Салтыков.

– Просите, – отозвалась Пащенко и торопливо пояснила Наталье Николаевне: – Писатель, в ссылке за неугодное правительству произведение.

«Как Пушкин в Михайловском», – подумала Наталья Николаевна, и еще не успел войти Салтыков, как она прониклась к нему и уважением, и жалостью, и желанием помочь.

…Она действительно помогла. Возвратившись в Петербург в январе 1856 года, она деятельно взялась за дело Салтыкова, писавшего под псевдонимом Щедрин. Вскоре он был освобожден, возвратился в Петербург и в июне того же года был назначен чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел. В это же время Наталья Николаевна занималась судьбой Исакова, молодого человека из Вятки, якобы замешанного в каком-то заговоре. И он тоже был освобожден.

Все было бы хорошо в жизни Натальи Николаевны с Петром Петровичем Ланским, если бы не сестра Александра – она осложняла ее отношения со вторым мужем своим тяжелым характером и неприязнью к нему.

Однажды она с Александрой Николаевной и Машей собралась с визитом к Ивану Константиновичу Айвазовскому: Наталья Николаевна хотела поблагодарить его за присланный ей чудесный новогодний подарок – картину «Лунная ночь у взморья», на обороте которой было написано: «Наталье Николаевне Ланской от Айвазовского. 1-го января 1847 г. С.-Петербург».

Наталья Николаевна и Маша были уже одеты. Обе в белых платьях. В прихожую вышла Александра Николаевна, тоже нарядная, с нотами в руках, которые она обещала в прошлую встречу жене Айвазовского. Они оделись, направились к выходу, и в это время неожиданно появился Петр Петрович, порозовевший от мороза, видно, не в санках ехал, а шел пешком. Улыбаясь, спросил, куда направились, и, узнав, что к Айвазовским, с радостью воскликнул:

– И я с вами!

Александра Николаевна швырнула ноты на маленький стол:

– Прошу передать! – Быстро сняла шубу и направилась в свою комнату.

Петр Петрович помрачнел, стал молча раздеваться. Мир уже было невозможно восстановить. К Айвазовскому поехали Наталья Николаевна с Машей – обе в самом плохом настроении.

Ты знаешь, как я желаю доброго согласия между вами всеми, ласковое слово от тебя к ним, от них тебе – это целый мир счастья для меня, – писала Наталья Николаевна мужу 23 июня 1849 года. Но она все прощала сестре, жалея ее за неудавшуюся жизнь, за погубленную многолетнюю любовь к Аркадию Осиповичу Россету. Любовь эта началась сразу же, когда Александра приехала в Петербург, и закончилась через несколько лет после смерти Пушкина.

Аркадий Осипович был красив, скромен, умен. У него было все, кроме денег, которых не было и у Александры. И не раз после его ухода Наталья Николаевна заставала сестру в слезах. Она обнимала ее, утешала, как могла, а та упрямо твердила:

– Он не любит меня… Неужели нет выхода? Ну, уехать куда-нибудь подальше от света. Я готова давать уроки музыки. Он тоже найдет себе какое-то дело.

– Сашенька, но ведь появятся дети. Их надо учить, воспитывать. Нужны средства. Прав Аркадий Осипович, он понимает всю ответственность этого шага. Надо подождать.

А сама с отчаянием говорила Пушкину:

– Деньги, всюду эти проклятые деньги! Что же делать Сашеньке? Как быть? Но ведь живут же люди не нашего общества в вечном безденежье и бывают счастливы!

Потом разразилась трагедия в доме Пушкиных, и Александра Николаевна уехала с сестрой на Полотняный завод. Вначале Россет писал часто. Потом она успокоилась. Перестала отвечать на письма. Не стала даже вспоминать о нем. А по возвращении в Петербург старалась не встречаться с ним. Но он все же как-то пришел к ним ненастным осенним вечером. И все началось сначала. Александра ожила. Чудо как похорошела! Тогда она уже была фрейлиной императрицы, да и у Россета появилась надежда на улучшение материального положения.

Встречи, встречи, надежды… Но вот осенью 1850 года умерла Наталья Ивановна Фризенгоф, близкая знакомая сестер, и овдовевший барон, ее муж, стал часто бывать у Ланских. Наталья Николаевна с удивлением замечала, что он ухаживает за Александрой Николаевной. Это было непонятно и в какой-то мере даже неприятно. Так быстро забыть жену!

Как-то вечером, когда Фризенгоф ушел, заметив особый блеск глаз Александры Николаевны, Наталья Николаевна спросила:

– Сашенька, ты мне что-нибудь скажешь?

Сестра вспыхнула, помолчала немного и, сияя улыбкой, которая так редко озаряла ее лицо, ответила:

– Ты, Таша, все видишь раньше всех, всегда все знаешь. И я верю: ты будешь счастлива моим счастьем.

Так и случилось. Наталья Николаевна была счастлива счастьем своего верного друга-сестры, когда та вышла замуж за барона Фризенгофа. И, как всегда верно, предчувствовала она, что любовь и материнство изменят характер Александры Николаевны.

Ланской по-прежнему надолго уезжал в другие города. Наталья Николаевна все так же редко ездила с ним. Она писала мужу:

Неужели ты думаешь, что я не восхищаюсь тем, что у тебя так мало эгоизма. Я знаю, что была бы тебе большой помощью, но ты приносишь жертву моей семье. Одна часть моего долга удерживает меня здесь, другая призывает к тебе; нужно как-то отозваться на эти оба зова сердца…

Она не ехала к мужу лишь потому, что у мальчиков наступили каникулы и надо было побыть с ними, и потому, что в сентябре Гриша должен поступать в Пажеский корпус.