Владимир Кораблинов - Дом веселого чародея

Однако кроме всего перечисленного выше господ губернаторов тревожили и беспокоили зловредные критиканы – газетные писаки и кухаркины дети, обучающиеся в гимназиях. Именно кухаркины дети почему-то казались носителями всех возможных зол, из коих наизлейшее – преступное посягновение на власть предержащую. Именно они были рассадником идей революционных – разных там марксизмов, социализмов, эмансипаций и прочее.

Но – боже ты мой! – как стремительно движение прогресса! Или как выразился однажды наш старый знакомец, отец Кирьяк: «В отделку особачились образованные господа!» И вот уже мало газетных писак и социалистов, мало студентов и жидков, – уже балаганные комедиянты, представьте себе, тщатся потрясти основы!

Чему – извольте полюбоваться – неоспоримое доказательство в виде пренахальной афишки, не где-нибудь налепленной, а именно на круглой тумбе, перед окнами кабинета его превосходительства:

АНАТОЛИЙ ДУРОВ —

значилось с одной стороны тумбы; но сделайте милость, господа, взгляните на другую:

ЖДИТЕ АНАТОЛИЯ ДУРОВА! —

аршинными буквами бесстыдно пялилась на вас, оглушительно горланила реклама.

Губернатор морщился. В новоизобретенный телефон предупреждал полицмейстера:

– Примите меры, Иван Иваныч… Чтобы не тово… знаете ли.

Иван Иваныч крякал с досадой и сквозь пушистую заросль бакенбард и подусников рычал стоящим ниже:

– Глядите в оба, сссукины дети!

А в цирке проданы все билеты, трещат, ломаются скамейки – и вот он, знаменитый артист, в сиянии своей огромной славы, в блеске золотых звезд и жетонов, красавец, франт! Бонвиван! – как затейливо аттестовал его крестный мой Иван Дмитрич.

Едва ли какая гастроль обходилась без участия полиции.

– Да, да! – смеялся Анатолий Леонидович. – В афишах печатают: «Дуров при участии дрессированных животных». Почему бы не добавить еще – «и полиции»? А? Реклама, черт возьми!

Его превосходительство морщился не без основания. Цирк начался, как только дуровский багаж выгрузили из вагона.

Странная процессия двигалась по главной улице приволжского города. Тут всякое видывалось – и военные парады, и крестные ходы, золоченые ризы попов, серебряные трубы полковых оркестров, масленичные гулянья, но такое…

Такое случалось впервые.

На причудливо расписанных тележках, запряженных красивыми гривастыми лошадками, везли ящики и клетки, в которых размещались дуровские «артисты». Сквозь щели и между прутьев высовывались, как бы удивленно оглядываясь – куда-куда это мы приехали? – головы кур, петухов, гусей; баран вертел головой туда-сюда, выражал недоумение перед ярким солнцем, пестрой толпой, горластыми мальчишками, бегущими за повозками; расправив огромные крылья, на одной из них преважно восседал, щелкал диковинным клювом невиданный в этих краях пеликан.

– Гля! Гля! – громко восхищались в толпе зевак. – Во, братцы, носяка! Страсть!

– Да чем же его кормют-то? – ахала бойкая бабенка, проталкиваясь к тележке с чудо-птицей.

– Да вот такими, слышь, как ты, балаболками!

В толпе заржали.

– У, шутоломный! – огрызнулась бабенка.

– Дуров приехал! Дуров! – веселились, орали мальчишки.

– Какой такой Дуров? Чего зевашь? – Благообразный старик в черной поддевке сердито замахнулся палкой.

– Разуй глаза, дяденька!

КЛОУН АНАТОЛИЙ ДУРОВ —

ярко, цветисто было намалевано на большом фанерном листе.

СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ!

Колясочку с рекламой тащила большая розовая, с черными подпалинами свинья.

Молодцы в передниках, пристанская рвань, грузчики, чумазая мастеровщина скалили зубы:

– Ну, держись, начальство! Он вам, чертям, покажет…

– Кому это? – нахмурился старик.

– Да хоть тебе такому-то…

– Гляди, какой отчаянный нашелся! А вот кликну полицию…

– Чеши-ка, дяденька, знаешь куда?

– Ах ты!

Назревала ссора. Придерживая шашку, бежал городовой.

– Ррразойдись! Честью прошу, господа…

Представление начиналось уже на улице.

Всегда немножко сонный, словно одуревший после сытного обеда, город жил от ярмарки до ярмарки, помаленьку торгуя щепным товаром, проволочными решетами и иконами. Дважды в году ярмарка шумела многолюдством. Тогда из обеих столиц наезжали арфистки, цыгане и мелкое жульё. Ну, попито бывало, конечно, погуляно, посорено денежками. Но кончалась ярмарка – и город затихал до следующей.

Происшествий, благодарение господу, никаких не бывало.

В безделье тучнела администрация.

И вдруг…

Афишки запестрели на заборах – Дуров! Дуров!

Нахальные мальчишки засновали по улицам, суя в руки прохожим синие, красные, зеленые листочки со стишками:

И тут начинались неприятности.

Писака, бумагомараки, чертово семя!

Собирался ведь некогда его благородие Антон Антоныч, небезызвестный городничий, ох, собирался ведь всех их узлом завязать да в муку стереть… Где там!

За утренним кофеем его превосходительство любил газетку просмотреть – где, что, – ну, война, допустим, или землетрясение, или еще какой непорядок.

Газетка способствовала пищеварению генерала. Он мурлыкал, просматривая свежий нумерок.

И вдруг – что это? Что? Что?

Нагло, дерзко с газетного листа глянула пошлая картинка в духе как бы юмористическом: с метлами в руках думские гласные мостовую метут, другие спешат вкопать новые уличные фонари… И надпись – боже мой! – «Грозный клоун в новой роли». Господин Дуров гарцует на хавронье, пальчиком грозит думцам: «Живей, живей, братцы! Я у вас в городе наведу порядки!»

Нуте-с?

Срам! Стыд! Клоун грозит пальчиком. Кому грозит, позвольте спросить? Ах, взять бы да узлом…

А что прикажете делать?

Он, представьте, в первый же вечер учинил пренеприличную буффону. Собрал всех своих чушек, заставил их визжать под балалайку – какой вздор, нимало не остроумно! Это называлось х о р о б р а з о в а н н ы х с в и н е й, а по причине якобы незнания публикой свинского языка оный скоморох свинячий визг звучным голосом перетолмачил в стишки, и выходило, будто хавроньи пели следующее:

Ежели теперь, милостивые государи, довести до вашего сведения, что именно господин Грязной Иван Емельяныч занимал высокий пост градоначальника, вам станет понятно, в какое щекотливое положение была поставлена губернская администрация…

Губернатор уехал, разгневанный, осаждаемый административными мыслями: связать в узел… стереть в муку… и прочее.