Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги

– Собаки…— сказал, вздохнув, Турлай и покосился в ту сторону.— Почти пять сотен человек ушли в начале лета из тайги, собак своих, конечно, бросили. Вот они и одичали. Даже жалко их другой раз… А запах, чуете, какой?

– Да уж как не чувствовать…

– Вон за теми черными развалюхами стоят два орочонских гроба. Доводилось видеть когда–нибудь? Это колода такая, выдолбленная внутри, туда, значит, кладут покойника, а потом гроб ставят на ножки высотой аршина в полтора–два. Когда, бывает, набредешь на них, оно, конечно, непривычно поначалу. Но то в тайге. А за каким бесом здесь они появились? И ведь недавно — что интересно. А главное — не пустые они…

– Вот как? Не совсем удачное место для похорон.

– Тут не похороны, тут — другое,— убежденно сказал Турлай.— Гробы сверху прикрытые, но я заглянул в них.

Лежит медвежье мясо, нарубленное кусками прямо вместе со шкурой. Однако прочие все думают, что там мертвяки гниют, вот в чем штука! А второе — гробы сами старые, стало быть, принесены откуда–то пустые, а уж здесь их медвежатиной набили. Вопрос — зачем? Кому понадобилось? И еще эта мертвая голова…

Турлай умолк. Некоторое время они молча смотрели на череп, смутно белеющий над черными стенами дряхлой избы.

Погода, видно, начинала портиться. Луну то и дело заносило облаками. По земле одна за другой скользили тени, вызывая в глубине оцепенелого леса неясные и таинственные движения.

– У нас вот болтают,— проговорил вдруг Турлай,— орочоны, мол, устроили для своего бога. А я так думаю, что орочоны с их богом вместе никаким краем до этого дела касательства не имеют. Тут, Алексей Платонович, другое. Чую, неспроста все, кому–то оно нужно…

– Безобразие! — сердито сказал Зверев.

– Конечно, безобразие,— согласился Турлай.— Рядом поселок, там дети, бабы, а тут — пропастина воняет, голова человечья…

– Так убрать надо! Медвежатину сжечь, голову — закопать.

– Так–то оно так, Алексей Платонович, да больно уж мне хочется узнать, зачем все это делалось. Есть у меня одна думка…

Захар Тарасович оборвал себя и снова посмотрел вокруг. Видно, что–то не на шутку его тревожило.

Все так же неслась в вышине луна, ныряя в облачных сугробах, и бесплотные тени бесконечной чередой продолжали скользить по сонному лику земли. Зверев по привычке отыскал созвездие Большой Медведицы,— или Семь Старцев, как называет его Очир,— перевел взгляд выше, и — вот она, Полярная, холодное и постоянное сердце северного неба, путеводная звезда скитальцев.

– Ну, идемте в поселок, други,— Турлай бодро взял под уздцы зверевского коня.— Я пойду вперед, поведу вас самой короткой дорогой.

Миновав поляну, тропа снова вторглась в заросли. Высокий кустарник весь ходил ходуном и шелестел под порывами ночного ветерка. Торопливый ропот Гулакочи и шум собачьей свары среди развалин Мария–Магдалининского прииска становились глуше и глуше, пока вовсе не затерялись где–то вдалеке. А справа, за темной стеной кустов, нарастал широкий и ровный гул — то был голос уже самого Чирокана, хмурого властелина таежного золота.

Оставшиеся пять верст прошли в молчании. Чавкала под копытами грязь, звякала временами подкова о случайный камень да негромко побрякивали удила.

Поселок, должно быть, давно уже спал. Сейчас он уже не казался чистеньким и аккуратным, как на закате с горы. Дома — темные и молчаливые — то теснились беспорядочно и неряшливо, то, наоборот, словно бы сторонились друг друга нелюдимо. Тоскливо чернели поломанные изгороди, похожие на остатки громадного остова, вросшего глубоко в землю.

Турлай остановился, поджидая Зверева, и сказал, настороженно блеснув по сторонам глазами:

– Ко мне, видно, поедем…

Зверев кивнул.

– У меня оно, конечно, не бог весть как. Один живу, бирюк бирюком…

– Пустое, Захар Тарасович, нам все равно.

– Вот и я думаю…

Захар Тарасович круто свернул в какой–то малоприметный переулок, с обеих сторон подступали кособокие развалюхи — не то амбары, не то стойла для скота. Ломкий бурьян высился почти до крыш. Лошади, почувствовав, видно, конец пути, пошли бодрее. На частый стук подков лениво откликнулся лишь один пес — брехнул пару раз дряхлым басом из глубины темных дворов и — нос под хвост — вернулся, надо полагать, к своим собачьим снам.

Турлай вошел во двор приземистого длинного дома. Жердевые ворота стояли настежь — они, по всему судя, никогда и не закрывались. Дом показался Звереву заброшенным — издерганная ветром крыша, трава растет возле самого крыльца, и в слюдяном блеске окон тоже чудится что–то нежилое, остывшее.

– Вот она, наша хата! — весело блеснул зубами Турлай.— В другой половине Иван Карпухин проживает, шесть душ детей да баба — вот и весь его приисковый капитал. А в этой, значит, я, тоже богач еще тот…

Он негромко засмеялся и, повозившись перед дверью, исчез в сенях.

Очир тем временем хозяйственно обошел двор, закрыв попутно ворота, заглянул в низенькие сараюшки, темневшие в дальнем углу.

Двор задами выходил на обрыв, под которым тянулась травяная пойма, дальше — песчаный светлый берег, а за ним угадывался скупо мерцающий темный Чирокан.

Слабый свет тронул стекла, моргнул пару раз, разгорелся. Под окном легло бледное пятно. Стало чуточку веселее.

– Алексей Платоныч! — окликнул шепотом Турлай, выглядывая из сеней.— Вьюк давайте сразу в хату.

Зверев понял и подвел к крыльцу ту лошадь, которая везла оружие. Вдвоем с Очиром они торопливо развьючили и, спотыкаясь обо что–то в темных сенях, внесли в комнату два тяжелых брезентовых свертка, увязанные в несколько рядов веревками.

Турлай тем временем занавешивал мешками окна.

– Сюда, сюда давайте… Алексей Платонович, посвети–ка…

Он передал свечу, прошел за печку и, встав на колени, вынул несколько кирпичей, а за ними — половицу. Открылась узкая дыра.

– Это у меня тут оружейный склад,— глядя снизу вверх, с усмешкой объяснил Турлай.— Берданку и патроны здесь держу да пару лимонок — в Чите у солдат разжился, когда сюда ехал…

Зверев и Очир, присев на корточки, быстро сняли веревки, развернули промасленный брезент и начали подавать винтовки.

– Ах ты, мать моя! — восторгался Турлай, любовно взвешивая на широкой ладони лоснящуюся трехлинейку,— Совсем новенькие ведь, в масле еще… Ай да Серов!

Спасибочко ему наше, выручил, выручил, ничего не скажешь. Ну, теперь нас не укуси, теперь мы и сами с усами…

Когда оружие и патроны уложили в тайник, а половицу водворили на место, сияющий Турлай встал, степенно вытер о голенища сапог замасленную ладонь, но вдруг прыснул и весь зашелся от смеха. Зверев удивленно взглянул на него, обернулся к Очиру — тот невозмутимо раскуривал трубочку — и снова в полнейшем недоумении уставился на бурно веселившегося хозяина. Тот было умолк, но сейчас же глаза его начали пучиться, усы встопорщились и, не удержавшись, он опять захохотал, приседая и хлопая ладонью по коленке.