Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги

Председатель Таежного Совета вопросительно посмотрел на Зверева, подумал и махнул рукой:

– Нехай. И без того дело ясное…

Казаки с трудом высвободили из стремени ногу трупа, бережно завернули в холстину и понесли к телеге. Зоргаген двинулся вслед за ними, но вдруг, вспомнив что–то, вернулся.

– Кстати, относительно документов, удостоверяющих смерть Аркадия Борисовича,— сказал он Турлаю.— Наверно, послезавтра мы с Сашенькой поедем в Баргузин. Можем увезти эти бумаги…

Турлай согласился.

Телега с трупом Жухлицкого, тоскливо скрипя и хрустя колесами по щебню, поползла прочь. Рядом с ней пылили сапогами казаки, вышагивал прямой, будто аршин проглотил, Николай Николаевич Зоргаген, безутешный родственник покойного.

– Вот такие дела,— проговорил Турлай, задумчиво глядя им вслед.— Ускользнул Аркадий Борисыч от революционного суда, а божий суд ему не страшен — на небе Советской власти пока еще нету.

Должно быть, Васька родился в рубашке или же довелось ему в раннем детстве откушать что–нибудь такое… малосъедобное. После истории с драгой он вполне справедливо ожидал — и не только от председателя — самых больших неприятностей, но тут весьма кстати подгадала смерть Жухлицкого, и всем стало не до Васьки.

Пока в избе Турлая дымно и шумно заседал срочно собравшийся Таежный Совет, Купецкий Сын, прихватив как доказательство своей доблести винтовку Рабанжи, улизнул к Кушаковым.

Встреченный охами–ахами Василисы, Купецкий Сын сперва молча и важно проследовал в передний угол, поставил на видное место свое оружие и лишь после этого соизволил сесть за стол и снисходительно принять из рук хозяйки стаканчик разведенного спирта.

– Говорил я вам… ведь по–моему вышло,— как–то невпопад отвечал он на вопросы сгорающей от любопытства Василисы о драге и смерти Жухлицкого.— Сегодня ночью все это сотворилось — и Аркадия Борисыча, царство ему небесное, ухайдокали, и драга утопла, при мне дело случилось, однако началось–то оно еще прошлой ночью. И опять–таки кругом я же и был, при всем этом самом, значит. Страшные, страшные дела…

Васька выпил еще, закусил и, окончательно воодушевясь, принялся обстоятельно рассказывать о своей геройской схватке с ватагой разбойников, про обнаружение им тайных складов на Магдалининском и про смерть Штольника.

– …Первейший мой друг был,— разглагольствовал Васька.— Он ведь раньше бомбу в царя бросал, да маленько недобросил, а после, когда его арестовать захотели, у нас здесь укрылся, в штольнях жил. Большой учености человек. Можно сказать, колдун. Где что под землей лежит — насквозь видел… Да взять хотя бы этих, которых на Полуночном поубивали…

– Неужто их твой Штольник кончал? — замирая в сладком испуге, пролепетала Василиса.

– Не, убивать–то, конечно, не убивал, а руку приложил, это уж точно,— загадочно изрек Купецкий Сын и развернул перед своими слушателями потрясающую картину того, как Штольник наслал затмение на коварного Чихамо, отчего тот поубивал сообщников, а после чудесным образом подменил золото свинцовой дробью. Васька кое–что выудил из обмолвок казаков Жухлицкого, кое–что подслушал вчера утром из разговора Зверева с Турлаем и вот теперь, на ходу состряпав из всего этого вполне связный рассказ, вдохновенно излагал его Кушаковым.

– Подумать только — три пуда золота! — восклицала Василиса.— Где ж оно теперь?

– Там, где нужно,— туманно ответствовал Купецкий Сын, помня строгий наказ Турлая держать язык за зубами, и принялся живописать свои приключения на драге, а затем с многосмысленными намеками и недомолвками заговорил о гибели Жухлицкого. Подирающий по коже рассказ он завершил словами: — Так что, дорогие хозяева, давайте теперь помянем моего убиенного друга Аркадия Борисовича. Пусть земля ему будет пухом, а пуще того — вроде бы как сплошь золотым песочком!..

«Убиенного друга» помянули крепко. Васька, расчувствовавшись, порывался взять винтовку и идти в тайгу искать убийц. Пришлось Василисе от греха подальше унести ее в сени.

На другое утро, когда Купецкий Сын еще спал, за ним прибежал дед Савка и объявил, что его кличет к себе Сашенька.

Васька был плох, и, чтобы сделать его способным к передвижению, Василиса освежила его разламывающуюся головушку несколькими ковшами холодной воды и, само собой, поднесла лечебный стаканчик.

У ворот Купецкого Сына встретила Пафнутьевна и тотчас провела в сторожку. Там ждала Сашенька. Была она непривычно затуманенная, бледная, с синью под глазами. Видно, не спала ночь.

Купецкого Сына усадили за стол, и Пафнутьевна, жалостливо причитая, взялась потчевать его разными вкусными вещами. В другое время Ваську от подобной благодати не оттащить бы за уши, но сегодня ему, мучимому похмельем, пищу даже на дух не надо было.

Сашенька сидела напротив, молчала и только улыбалась, печально и ласково. У Васьки отчего–то вдруг защемило сердце. Он отодвинул недопитую чашку и, уставясь в сторону, буркнул:

– Что надо–то?

– Васенька,— она как–то виновато глянула ему в глаза.— Кого это вы вместе с Турлаем и приезжим инженером схоронили позавчера, а?

Купецкий Сын от неожиданности смешался, заерзал на стуле, начал возить ногами по полу.

– То ись кого схоронили? — переспросил он наконец.— Да так… схоронили… человека, значит, одного… Штольником звали…

– Штольником?! — ахнула Сашенька и зажала рот платочком; в округлившихся глазах ее заблестели слезинки.

Васька воззрился на нее в полнейшем недоумении, туго соображал, что бы это значило.

– Друг он был мне…— растерянно пробормотал он.— Продуктом помогал… Вместе мы помаленьку муку брали на Магдалининском из шурфов… Золото еще, говорят, после него осталось… Хороший был человек, царство ему небесное…

Сашенька порывисто встала и отошла к окну. Долго стояла, глядя во двор, где казаки, топча сапогами и пачкая кровью белоснежные стружки, оставшиеся после изготовления гроба, разделывали годовалого бычка для предстоящих поминок.

– Где похоронили? — не оборачиваясь, спросила она вдруг.

Васька, запинаясь, принялся длинно и путано объяснять, но Сашенька, перебивая его быстрыми вопросами, тотчас вызнала нужное ей и собралась уходить из сторожки. У порога остановилась, негромко спросила:

– Кто стрелял–то его?

Тут на Ваську нашло, видать, похмельное помрачение — он моргнул раз, другой, наморщил лоб и в свою очередь спросил:

– Это Аркадь Борисыча–то?

Сашенька коротко рассмеялась и непонятно к чему сказала:

– Дура я, дура… Старика кто стрелял?

– А, Штольника то ись…— Купецкий Сын с готовностью открыл было рот, но внезапно, сообразив что–то, замялся и пробормотал: — Оно ведь как сказать… темно, значит, было… не разобрался…