Анатолий Алексин - Рассказы

Но все равно… Никто и ни с кем не в состоянии быть всегда . Никто и ни с кем. Так устроена жизнь… Так страшно она устроена.

1996 г.

— Отец выяснял отношения с какой-то молодой женщиной! — ликуя, сообщила мне сестра Клара. — Я только что видела на бульваре…

— С молодой?!

— Он утешал ее. Целовал в лоб! — продолжала торжествовать Клара.

— В лоб целуют покойников. Или родственников…

— Что тебе известно про поцелуи? — насмешливо осведомилась сестра.

— Почему? Я читал… И видел по телевизору.

Сестра взглянула на меня с высокомерным пренебрежением десятиклассницы к шестикласснику:

— В лоб и куда угодно можно поцеловать так же пламенно, как целуют в губы. Уж поверь мне!

В этом случае я ей поверил.

— Та женщина с игривыми, легкомысленными кудряшками… металась у отца на груди!

Я подумал, что метаться ей было удобно, потому что грудь у отца широкая и на ней много места. Это меня огорчило.

— Потом она вырвалась…

— Откуда вырвалась?

— Из его объятий.

— Он ее обнимал?!

Сестра взглянула на меня с жалостью:

— Чтобы страстно поцеловать, надо сперва обнять.

— Он ее, значит… страстно? И пламенно?

— А она его еще гораздо страстнее. Если б ты знал, что такое последний… прощальный поцелуй!

— Ты уверена, что он был прощальным?

— В чем можно быть уверенной, когда речь идет об интиме? — с болью настрадавшейся женщины ответила Клара.

— А что было дальше?

— Она побежала от него по бульвару. А отец смотрел вслед, как будто от него убегало счастье.

Настроение у сестры почему-то все улучшалось, а у меня, напротив, все ухудшалось.

— Значит, ты говоришь… она, та женщина, была совсем молодой?

— В сравнении с мамой — просто девчонка!

У меня подкосились ноги — и я тихо присел на корточки:

— Когда она удирала, отец ее догонял?

— Повторяю: он как вкопанный смотрел ей вслед. Да она, в общем, и не удирала, а «делала вид». Ее вполне можно было остановить.

— Но он же не стал останавливать! — Я поднялся на ноги. — А ты-то где была в это время?

— Пряталась за телеграфным столбом. Там он и оказался у меня в руках!

— Столб?

— Не столб, а наш с тобой папа… — Клара победоносно прошлась по комнате. — Отец без конца мною повелевает. Но отныне повелевать ими буду я!

— Кем это ими?

— Нашими с тобою родителями.

— Что, и мамой?

— И она у меня в руках!

Я посмотрел на Кларины руки — и они показались мне опасными, как западня.

— Мама?!

Я снова присел на корточки.

— Не удивляйся, пожалуйста… Безвинных не существует. А все тайное, Боренька, становится явным. Особенно же в интимной сфере.

Клара, сколько я ее помнил, а может, и еще раньше, с детского сада, высказывалась так, будто прожила долгую и сложную жизнь.

— Про маму не ври!

— Я вру? Ха-ха-ха… Вы ездили в Евпаторию? Лечить твои бедные легкие?

— Ну и что?

— А не ты ли рассказывал мне потом про Александра Савельевича? С которым наша мама частенько прогуливалась по парку? Особенно вечерами… Тут бульвар, а там — парк. Очень похоже!

— Он советовался с мамой как с детским врачом: у его дочери тоже было тяжело с легкими.

— Умора: тяжело с легкими! — Сестру не покидало веселье. — Да нет у него никакой дочери.

— Что значит «нет»?

— Очень просто: не родилась она. Не явилась на свет.

— Снова врешь?

— Как ты разговариваешь со старшей сестрой?

— Про маму не сочиняй.

Я смягчил свое требование.

— Ах, если б это было сочинением, вымыслом! Но, к несчастью, Боренька, это факт. Или, верней сказать, к счастью.

— Докажи!

— С удовольствием… — Удовольствие тоже с Кларой не расставалось. — Ты знаешь, что у нас с мамой абсолютно одинаковые голоса. Не различить! Я сняла трубку, сказала «Алло!» — и слышу в ответ: «Здравствуй! Это я, Саша!» Не Александр Савельевич, а Саша… Хорошо еще, что не Шурик! Я остолбенела немного, но отвечаю: «Здравствуйте! Как ваша дочка?» Он весь переполошился: «Какая дочка? И почему вдруг на вы? » Я взяла и повесила трубку. Он опять звонит. Я не подхожу… Он выждал минуты три — и еще трезвонит, еще. Так что были истории в Евпатории! Или случилась одна, но серьезная драма.

Слово «драма» Клара произнесла так, как произносят слово «комедия».

— Чего же ты так веселишься? Если это драма… то в нашей семье!

— А в какой семье не бывает драм? Ты знаешь такую семью? Впрочем, что ты вообще про все это знаешь?

У Александра Савельевича, я сразу вспомнил, было такое праздничное лицо, что праздник тот охватывал и меня. Даже на расстоянии… потому что я наблюдал из окна. Но, может, праздник был с ним не всегда? А тогда лишь, когда появлялась мама? Кларин же праздник не охватывал меня и вблизи.

Сестра воинственно встряхнула волосами, такими пышными, словно взошедшими на дрожжах, и такими волнистыми, что в них, как в разгулявшемся море, тонули восторженные взгляды старшеклассников. И даже некоторых папиных приятелей — друзей дома. Правда, после этого их в дом больше не приглашали.

— Ты собираешься родителям мстить?

— Я хочу от них защититься. Главным образом от непорочного папы. Но в крайнем случае и маму поставлю на место. Потому что осточертела мне отцовская слежка, опостылели их монастырские проповеди… и железный режим: возвращаться не поздней десяти и подробно докладывать — где была и на что мой спутник «претендовал».

— Мама об этом не спрашивает. Она просто тревожится о твоей безопасности и твоем здоровье.

— Пусть печется о своих пациентах несмышленого возраста. Я в советах врача-педиатра уже не нуждаюсь. А отчеты пусть безгрешные наши родители представляют друг другу. Им не нравится мой «спутник»! Без которого я, если хочешь знать, не могу и не хочу жить. Я, видите ли, еще не окончила школу, а он уже оканчивает университет! И почему я официально им его не представила. Потому что не хочу, чтоб меня воспитывали в его присутствии! Им не нравится… А мне вот не понравились кудряшки, которые метались на груди у нашего папы. И Александр Савельевич, называющий маму на «ты», мне не понравился… У нас «возрастная разница»! А разве отец не годится в отцы и тем кудряшкам?

Я с грустью подумал, что если кудряшки годились в дочки отцу, то, значит, годились в дочки и маме.

— Почему наш папа — со своей святостью! — до сих пор не представил ее нашей маме? — Сестра уже не веселилась, а злилась. — Им мой спутник не по душе… А у меня в душе, кроме него, вообще ничего не осталось. Вытеснил он всех остальных!

— Всех выселил? Но выселять родителей… как-то нехорошо.

— Дурак! Во-первых, не выселил, а вытеснил. А во-вторых, сами они виноваты. И теперь оба у меня на крючке!

— Одновременно… и на крючке и в руках? Как рыбы, которых вытаскивают на берег?