Александр Фадеев - Последний из удэге

Гладких и Мартемьянов ушли далеко вперед, только Кудрявый то и дело отставал, проверяя лошадей и вьюки, успокаивая людей; потом он снова обгонял цепочку мелкой иноходью, цепляясь за кусты, сутулясь и обтираясь рукавом. Он всегда был так поглощен заботами, что не успевал подумать о себе: патронташи его были плохо притянуты и болтались на тощей груди; серая, мокрая под мышками суконная рубаха выбилась из-под ремня, и сзади выглядывал белый кончик нижней. Он так потел, что на впалых его щеках, едва покрытых нежным загаром, проступала нездоровая бледность.

— Сеня! Не беги так крепко — простынешь! — кричали ему вслед.

— Ты им задай, Сеня!..

— Сеня! Гляди, какую я нашел ягодку!..

Присевший в сторонку по нехитрой нужде грек Стратулато, на которого Кудрявый едва не наскочил, приветливо указал ему на кусток рядом и, выкатив веселые круглые белки, сказал натужно:

— Хозяину — честь и мэсто…

Сережа часто видел перед собой усталое лицо Кудрявого с большими темно-серыми поблескивающими глазами и жалел его.

— Зачем вы так бегаете? — не выдержал он однажды. — Ведь у вас легкие нездоровы!

— Ничего… не вредит это… — сказал Кудрявый, с трудом переводя дух. — Я здесь отдыхаю еще… Все говорят: поправился… — Он посмотрел на Сережу с обычным своим грустным выражением и, все еще тяжело дыша, вдруг улыбнулся, блеснув ровными кремовыми зубами, — веселые морщинки сбежались у его глаз. — Ты бы на руднике посмотрел на меня. Вот там я, правда, чуть не сдох! — выдохнул он хрипловатым смеющимся голосом.

— Вы работали на Тетюхинском? Это серебро-свинцовые? А у Гиммера вы не работали?

— Работал и у Гиммера… Мало сказать, работал, — я перед войной в собственной передней его плюху от околоточного получил, да еще и в каталажке посидел…

— Это мой дядя, между прочим, — откровенно сказал Сережа.

Он хотел добавить несколько осуждающих слов по адресу дяди, но почувствовал, что этого совсем не нужно, и ничего не добавил.

— Так это дядя твой? Ловко!.. — удивился Кудрявый. — Ну, да это сейчас сплошь да рядом… У меня вон брат был эсером. Членом эсеровского областного комитета был, в белом заговоре участвовал! А в Ольге случайно узнал я, что помер он месяца два тому назад и тоже от чахотки… Видать, она эсеров сильнее пробирает! — с внезапной жесткой усмешкой сказал Кудрявый.

— Вот это странно… — задумчиво сказал Сережа. — То есть странно, что он эсер, а вы… У меня ведь, понимаете, вот в чем дело: дядя у меня, конечно, буржуй, но только я никогда с ним не был связан. А отец у меня… — Сережа запнулся, — отец, правда, формально не входил ни в какую организацию и, пожалуй, тоже больше был связан с крайними эсерами, — в девятьсот седьмом году он был выслан из Саратова как эсер, — пояснил Сережа, — но в семнадцатом году он сразу пошел с большевиками… И, понимаете, все знакомые перестали ему руку подавать!.. Он мне рассказывал, как на крестьянском съезде в Никольске главный врач переселенческого ведомства пришел к нему в гостиницу уговаривать: "Я, говорит, хочу поговорить с вами, как коллега с коллегой… Вся наша корпорация…" — Сережа напружил шею, изображая главного врача, и сделал величественный жест рукой. — Отец посмотрел на него и говорит: "Уйдите отсюда вон…" — "То есть позвольте!.." Тут отец вспылил, да как закричал на него: "Вон!!!"

Кудрявый громко засмеялся, обнажив верхний ровный ряд зубов.

— Ему, понимаете, хотелось уж хоть уйти с достоинством, — смеясь, говорил Сережа, — а отец схватил палку, да за ним по коридору!.. Говорит, не удалось догнать — из-за ревматизма, а то бы он ему показал "корпорацию"!.. Так у нас и получилось: мы с отцом здесь, а Гиммеры там. А у вас ведь, товарищ Кудрявый, насколько я знаю…

— Вот что, — с улыбкой перебил его Кудрявый. — Нехорошо у нас получается, я тебя — на «ты» и «Сережа», а ты меня — на «вы» и "товарищ Кудрявый". Зовут меня Семеном, а в отряде все больше Сеней кличут… Да это ничего, — он виновато замахал рукой, заметив, что Сережа смутился, — это же все равно, конечно…

— Ну «Сеня»… ну, ладно — "Сеня"… — засмеялся Сережа, только теперь обратив внимание на то, что Кудрявый еще совсем молод и что разговаривать с ним необыкновенно легко и приятно.

— Да, так об отце-то твоем я наслышан, — сказал Сеня, — и очень уважаю его. Сказать откровенно, я как узнал, что ты сын его, очень мне это приятно стало. Вот, думаю, все-таки… ну… хорошо как получается!.. А то, что брат мой эсер, — это, знаешь, не удивительно. Мастеровые мы — привозные с Урала. Отец — мастеровой у меня, дед мастеровой, прадед мастеровой, и это, братец ты мой, такая цеховщина, что меньшевиков и эсеров у нас сколько хочешь. Да недалеко ходить! Колчак целую дивизию собрал!..

— А как же вы-то… — Сережа запнулся, покрутил рукой и, смеясь, повторил по складам, — как же ты-то… Сеня… большевик?

Кудрявый на мгновение задумался.

— А этого уж я, братец ты мой, не знаю, — сказал он, виновато разведя руками, и засмеялся вместе с Сережей, собирая у глаз веселые морщинки.

— А скажи откровенно, — вдруг спросил Сережа, — но только совсем откровенно: любил ты своего брата или нет?..

— Да, это вопрос… — Сеня помолчал. — Любил, конечно… До этого, правда, я и вспомнить его не мог без злости, а вот как узнал, что умер он, так понял, что любил. В таком разе ведь, знаешь, все ровно бы снимается, а вспоминается… ну, вот как мы с ним в шайбы на улице играли, — а он еще такой неловкий был: его все обыгрывали! Или как заблудился я в лесу, а он целую ночь искал меня и весь от слез распух… Жалко!.. И она, брат, опасная нам — жалость эта…

— Вот-вот-вот! — воскликнул Сережа, просияв большими черными глазами, не замечая своего оживления. — Ты знаешь, меня вот сейчас в Скобеевке сестра ожидает, Лена. Она у этих Гиммеров воспитывалась. Ну, ты понимаешь — такое воспитание! Но я все-таки любил ее и очень жалел, когда расставался с ней, и все боролся с этой жалостью. А теперь, как подумаю, что она все-таки приехала к нам сюда, я, понимаешь, так рад, ну просто очень, очень рад, — говорил Сережа, раскрываясь от нахлынувшей на него любви к сестре, к Кудрявому, а главное — к самому себе, и не замечая этого.

— Красивая она, должно быть, сестра твоя, — с грустью сказал Кудрявый.

— Почему ты так думаешь?

— Да если на тебя похожа, красивой должна быть.

— Ну, пустяки какие! — краснея, сказал Сережа. — Нет, она, правда, довольно красивая — на мать похожа. Мать была очень хороша в молодости… А у тебя сестры нет?..

— У меня сестры нет. А я бы хотел… Сдается, я бы тоже любил ее.

— А я, например… — начал Сережа (не замечая того, что важно для него именно «Я», а не "я, например").

И меж ними завязался тот излюбленный между людьми разговор, когда каждый охотно говорит о себе, но рад слушать и другого и рад ему сочувствовать. Они перелезали через карчи, путались в кустах, липли в паутине и не замечали этого, пока Сеня не вспомнил об отряде, который давно уже роптал позади, требуя отдыха.