Иван Лепин - Двойное дно

— Понял, — кивнул Федор.

— Я в конце концов психанула и покинула товарища. Пошла на танцплощадку. Там много веселого народа, там, думаю, скорее в настроение приду. А завтра, решила, уеду… Да. И представь себе, Федя, не успела я вступить на танцплощадку, как меня приглашает танцевать высокий стройный мужчина с залысинами… Чего улыбаешься? Да, да, Севастьянов. Ну, а мне все равно было в тот вечер — с Севастьяновым танцевать, с Ивановым или Петровым… Назавтра мы снова встретились с Дмитрием Ивановичем. Были в кафе. Он поначалу показался мне человеком любопытным, много знающим, знакомым с интересными людьми, в том числе и с одним известным журналистом. — Нелли Васильевна скосила взгляд на Федора, как бы намекая, о ком идет речь. — Но вскоре из него полезло хвастовство — а это не из лучших черт характера. Говорит: «За мной гоняется двадцатипятилетняя врачиха…»

— Не врачиха — медсестра. И ей под сорок, — вставил Шуклин. И покачал головой: «Я-то думал, что Севастьянов только передо мной хвастается. Причем, насколько мне известно, та медсестра вовсе и не гоняется. Просто не отвергает его и разрешает в любое время суток приходить к себе домой».

— Еще говорит: «Развожусь с женой. Она мне сейчас не пара — постарела…»

Федор сдавил до боли виски, сжал зубы. Это же подлость со стороны Севастьянова! Разве можно такое нести о жене, с которой ты прожил более двух десятков лет, вырастил сына? Нет, хоть что пусть случится в его, Федора, жизни, он про Наталью ничего подобного не скажет. Пусть будет ходить в грехах, как в репьях, но до оскорбления близкого человека не докатится.

— Ты чего, Федя, посмурнел? — заметила Нелли Васильевна перемену в его лице.

— Да нет, это тебе показалось… Ну, давай дальше про соседа.

— Дальше — это был первый и последний наш поход в кафе. Я расплатилась с официантом…

— Ты?

— Я. Севастьянов очень долго кошелек искал. И мы простились. Вечером я уехала. Остальной отпуск дома просидела. Вот так, значит… Проходит месяц, другой. И вдруг недели две назад — звонок. Снимаю трубку — мужской голос. «Нелли Васильевна?» — «Нелли Васильевна». — «Это Севастьянов. Помните такого?» — «За которым двадцатипятилетние бегают?» Он, видать, смутился. Замолчал, а потом — жалостливо: «Можно в гости прийти?» — «Можно, — говорю, — я добрым людям всегда рада». Через полчаса приволокся. Улыбается, здоровьем интересуется. Весь образцово-показательный… Ну, посидели мы с ним, он и говорит: «Все, Нелли Васильевна, с женой я развелся. Разные мы с ней люди. Да и не старик я еще». Это в свои почти шестьдесят он заявляет. Я слушаю, смекаю, куда он клонить будет. А он и выкладывает начистоту: «Вот пришел к тебе жить». Фи! Я как взвизгну, как захохочу! Ах, старый хрыч! «Да ты, — говорю, — хоть меня выслушал? Нет? Так слушай: я через пять лет тоже постарею. И ты меня тоже выбросишь на помойку? Нет, дружок, — говорю. — Давай-ка улепетывай». Он начал извиняться. Мол, это он неосмотрительно выразился, мол, конечно, надо подумать, прежде чем сойтись. Погасил мой пыл, короче. Вот тут-то я и вспомнила, как он хвастался в санатории дружбой с журналистом. Говорю ему: «Докажи, что вправду дружишь, пригласи того журналиста на тематический вечер. Да и сам выступи». Он и поклялся: «Не я буду, если Шуклина не приведу…» Вот и привел…

«Выходит, — размышлял Федор, — я сегодня отбил у Севастьянова невесту. Ну и ну! Постой. А когда это он успел развестись с женой? Я что-то не слышал ни от него самого, ни от жены, ни от Натальи (она-то уж знала бы). Нет, Дмитрий Иванович никаких претензий к Нелли Васильевне не может иметь: насильно мил не будешь. И зря он шумел в коридоре, совершенно зря».

Она прижалась щекой к плечу Шуклина.

— Ты не думаешь обо мне плохо, Федя? Не думаешь? Ну и хорошо. Я ведь баба. И как всякая баба хочу мужской ласки. Я только увидела тебя сегодня, сразу решила: этот будет мой. Прости, Федь, за откровенность. Но ты мне понравился. И скромный, и мягкий, и ненавязчивый. У меня Николай был таким и тоже носил очки. Ты его должен знать, если, говоришь, в университете учился. Профессор Лыхин. Это мой муж. А три года назад у него случился инфаркт. Ваша газета некролог давала. С сыном я разъехалась — ему с семьей отдала двухкомнатную, себе взяла вот эту. Ни я им теперь не мешаю, ни они мне… Федя, тебе сколько лет? Сорок? Я немножко постарше. На четыре года. Да это не страшно. Только ты обо мне не думай плохо. Я ведь женщина… Ты любишь свою жену, Федя? Уважаешь? Это хорошо. Она не обидится, что ты здесь? Она не должна обидеться, если понятливая. Любви к ней у тебя не уменьшится, если ты со мной побудешь. Ни капельки не украду я тебя. А мне зато радость какая… Поцелуй меня, Федя, и прости — я немножечко пьяна…

Зазвенел телефон. Нелли Васильевна вздрогнула от неожиданного звонка, но и не подумала подходить к аппарату.

Время близилось к обеду, а рецензия по-прежнему не продвигалась.

И тут Шуклин стукнул себя костяшками пальцев по лбу, чтобы выйти из оцепенения. «Чего это я захандрил? Ну случилось, и случилось. Не я первый, не я последний. Тем более что Нелли Васильевна и словом не намекнула о продолжении. Только и всего, что попросила еще приходить. Если захочу. А Наталья… Да не брошу я ее. Больше того: после всего, что произошло, она вправе из меня веревки вить.

Теперь пора за рецензию. Начнем-ка, пожалуй, так: „Премьера — это всегда проверка актера. На зрелость, на мастерство и, в конечном счете, на идейность“, — эти слова я услышал после спектакля от народного артиста РСФСР Кима Филипповича Филиппова».

Первое предложение есть, дело с мертвой точки сдвинулось, теперь только успевай излагать мысли…

Заведующий отделом культуры Михаил Михайлович Гугляр, одетый в черный, тщательно выглаженный костюм, белую рубашку с галстуком, выглядит не кабинетным работником, а женихом на свадьбе. К тому же у него моложавое, без морщин лицо, смоляной чуб (волосы Гугляр подкрашивает, на самом деле они у него седенькие). Ни за что ему не дашь шестьдесят. Да он и сам себе не дает. Как петушок. Не оставит без внимания ни одну женщину в редакции: кому-то скажет комплимент, кого-то погладит по плечику, кого-то ущипнет за бочок. Только корректоршу Власьевну избегает: она была подругой первой жены Гугляра. Хоть лет тридцать прошло уже после развода, Власьевна не могла его простить и была в отношениях с Михаилом Михайловичем презрительно холодна.

Гугляр же как-то раз сказал товарищам в минуту откровения о причине развода с первой женой. Просто она была стервой. Без конца жаловалась на него в профком, в партбюро, полагая, что они-то помогут наладить ей личную жизнь.

— После развода я четыре года холостяковал. И не позволял себе лишнего, — говорил Михаил Михайлович.