Агния Кузнецова (Маркова) - Твой дом

Наконец перед уроком литературы Сашка Макарова ветром влетела в класс и объявила, что Агриппина Федоровна идет с тетрадями. Следом за ней своей удивительно легкой походкой вошла Фадеева. Чуть улыбаясь, точно радуясь чему-то в душе, она ответила на приветствие учениц, положила на стол стопу тетрадей и внимательно осмотрела лица одноклассниц, в напряженном ожидании устремленные на нее.

Как всегда, сверху лежит розовая тетрадь Веры Сверчковой. Девочки знают, что Агриппина Федоровна осторожно возьмет ее, подержит на ладони, словно определяя на вес значимость написанного, и отложит в сторону, чтобы потом прочитать вслух. Затем достанет сочинение Сашки Макаровой или Раи Огородниковой, самых слабых учениц, и с них начнет раздачу тетрадей.

Так и теперь. Учительница осторожно взяла розовую тетрадь Веры, подержала в руке и отложила в сторону. Потом вытащила сочинение Сашки Макаровой, нерешительно положила его на тетрадь Веры и, порывшись в стопке, достала оттуда еще одну тетрадь в серых корках.

– Чья это? – зашептались в классе. Все задвигались, переглядываясь друг с другом.

– У Сверчковой, как всегда, работа отличная. Но лучшее сочинение у Стреловой. Прочтите, Стрелова, свое сочинение, – сказала Агриппина Федоровна, отыскивая глазами новенькую.

Но вместо Стреловой поднялась дежурная по классу Вера Сверчкова.

– Ее нет, Агриппина Федоровна, разрешите я прочту это сочинение, я хорошо разбираю чужие почерки.

– Прочти, – сказала учительница, протягивая ей тетрадь, и внимательно посмотрела на Веру.

Красные пятна выступили на шее Веры. Весь класс знал ее тщеславие, и странным казалось, что она вызвалась читать сочинение Стреловой. Все это было очень интересно, и класс затих… Сочинение действительно было написано очень хорошо, и девочки прослушали его внимательно.

Когда Вера кончила читать, Агриппина Федоровна обратилась к Стасе:

– Ночка, почему у меня нет твоего сочинения?

Стася ждала этого вопроса, и все же он застал ее врасплох. Она молчала.

Агриппина Федоровна долго ждала ответа, но и ее терпение иссякло.

– Ну, так где же твое сочинение? – сердясь, переспросила она.

– Я не успела написать, – упавшим голосом ответила Стася.

– Не лги, Ночка, я знаю, что ты была занята другим делом. Я вынуждена поставить тебе двойку. Садись.

Стася села, закрыла лицо руками и заплакала. Она плакала от обиды на Агриппину Федоровну, на себя, на Сафронова.

Во всем, во всем – и в двойке за сочинение, и в путанице мыслей Стаси, и в тоске ее – был виноват Геннадий Сафронов. Как-то раз в полумраке коридора Дворца пионеров он неслышно подошел к Стасе и, чуть тронув ее за плечо, сказал:

– Вы в редколлегии «Солнечной»? Возьмите стихи для газеты. – Он подал ей свернутую бумажку и, немного помедлив, продолжал: – А это вам.

Стася нерешительно взяла другую бумажку, на которой незнакомой рукой было написано: «Это вам, лично вам – возьмите».

А дальше случилось то, о чем писал Пушкин в «Евгении Онегине». «Она сказала: – это он». Может быть, это и смешно тем, кто не пережил такого чувства, но Стасе показалось, что это тот самый ее избранник, о котором мечтала она, приглядываясь к знакомым мальчишкам.

Стася развернула бумажку и, медленными шагами поднимаясь вверх по лестнице, прочла:

Посвящаю Анастасии Ночке

С того дня в литературном кружке Дворца пионеров два раза в неделю Стася встречала Сафронова. Он иногда здоровался с ней, но чаще всего, увлеченный книгами или какими-то своими мыслями, не замечал ее. На занятиях кружка он любил садиться глубоко в кресло, которое скрадывало его высокий рост, а в перерывы между занятиями – стоять у стены, пальцем чертить на ней незримые узоры и о чем-то думать. А Стася украдкой смотрела на него и терзалась. Зачем, зачем он посвятил ей это стихотворение, когда и взглянуть на нее не хочет?

И вот бывает же на свете такое: любой из мальчишек Дворца пионеров был бы счастлив дружить с ней. Но что ей другие мальчишки, когда по душе только один Сафронов?

Стася поведала свою тайну Вере Сверчковой. Та внимательно выслушала подругу и с присущей ей прямотой сказала:

– Никакой дружбы у вас не получится. Он к тебе равнодушен. И вообще он неравнодушен только к своей собственной персоне.

Увидев, как от ее слов Стася вспыхнула и на глазах ее выступили слезы, Вера принялась убеждать подругу.

– Некрасивый, веснушчатый, курносый, длинный – раз, – говорила она, загибая большой палец. – Эгоист – два, – она согнула указательный палец, вымазанный фиолетовыми чернилами. – Оригинальничает до того, что смотреть тошно, – три. – Других пороков Вера не нашла, и два пальца остались незагнутыми.

– Внешность ни при чем, – запротестовала Стася. – Да мало ли некрасивых людей на свете?

Вера рассмеялась:

– Ага! Ишь как ты начала рассуждать! А давно ли ты по-мещански думала, что внешность – это все? Правильно. Надо в душу человека смотреть. А у Сафронова и душа путаная. – Вера подумала немного и вдруг весело затараторила: – А знаешь, Стаська, я вот что придумала: очень интересно и благородно, по-моему, любить без взаимности. Для тебя, я считаю, это даже очень хорошо. Ну вроде как героиня из какого-то романа…

Стася ничего не ответила, а только подумала про Веру, что она ничего еще не смыслит в любви, оттого так и говорит. Но когда она пришла домой и вспомнила слова Веры, они неожиданно успокоили ее. Стася села за уроки, и весь день, весь вечер ей было легко и спокойно, как прежде, до встречи с Сафроновым. А назавтра началось то же: уроки не шли на ум, на сердце тоскливо и пусто.

Был вьюжный день, снег крутило по улице воронками; колючий, как лед, он кидался в лица прохожих, противным, зловредным голосом завывал ветер. Под вечер Стася надела шубу и шапочку, вышла на улицу и почти бегом направилась к библиотеке. Там иногда в эти часы она встречала Сафронова.

До наступления темноты ходила она взад и вперед по бульвару напротив многоэтажного белого дома. И не зря.

Сафронов промелькнул в сумраке, ссутулившись, засунув руки в карманы и локтем прижимая к себе кипу книг.

Стася громко ахнула и бросилась бежать прочь. Толстяк прохожий, с поднятым до глаз воротником, с полузакрытыми от ветра глазами, в этот момент поравнялся с ней. Он вздрогнул, назвал девочку «дикошарой» и с недоумением посмотрел ей вслед.