Гариф Ахунов - Ядро ореха

Тетка Магиша вновь шмыгнула носом и, размазав по щеке слезы, уже тише спросила:

— Тяжело тебе жениться-то? Мучитель! Чего ты меня изводишь, чего ты упрямисся? У, дубина стоеросовая, пенек бесчувственный. Али, думаешь, сладко мне напраслину терпеть от людишек? Магиша жадюга, Магиша сына не женит, Магиша такая, Магиша сякая... Тебе-то вот как хорошо: смылся на работу, и горя мало — ни сплетен, ни пересудов не слыхать...

Трудно было Арслану устоять против такого обдуманного, сдобренного жгучими слезами и хитрыми намеками грубого натиска, но обещать жениться не мог он даже и в шутку, потому смолк покорно и смиренно опустил голову, понимая, что иначе от матери не отделаться. И тетка Магиша решила радостно, что упрямый сын ее сдался-таки и мучается теперь в раскаянии, возликовала в душе — пробить такого упрямца, как сын ее Арслангали, ого! Это не фунт изюму! Она покричала еще по инерции, но постепенно успокоилась, а вечером, улегшись в постель рядом с невеселым отчего-то мужем, во всех подробностях, смакуя каждое слово, передала ему весь свой «агитационный» и, по ее мнению, увенчавшийся полным успехом разговор.

— Ну, задала я парню жару, аж до печенок его продрало, — возбужденно закончила она. — Помяни мое слово, быть мне круглой дурой, ежели не в этом месяце, так в следующем не приведет он в дом невестку; помереть на этом месте, ежели не так!

— Не кажи гоп, могешь и навернуться. Шибко глаза у него теперича красные — все книжки ночами читает. А девки на этаких читунов не больно-то зарятся, мужа с книгой делить никто не согласная. Муж, на то он и муж, чтоб ночью жену драил, — отвечал ей скептически настроенный Шавали, разбивая тем самым в пух и прах все надежды своей старухи, чем и привел ее в совершеннейшую ярость.

— Молчал бы уж, старый лапоть! — прошептала она как можно язвительнее и даже приподнялась на локте, взглянув старику в лицо. — Драил! У кого что болит, тот о том и говорит. Пойди-ка лучше сходи на улицу, а то по ночам от тебя чижелый дух идет — задохнуться можно!

Тут меж ними открылась отчаянная перепалка, и аллах ведает, что еще наговорили они друг другу в ту бессонную ночь, забыв и о сыне, и о будущей невестке.

Через несколько дней после разговора с матерью Арслан неожиданно встретил Мунэверу. Ехал он на «вахтовушке» с буровой и заметил рассеянно, что на дороге голосует какая-то женщина в белом пыльнике. Машина остановилась, женщине подали руку, и она, забравшись в кузов, прошла вперед, но Арслан, задумчиво и бесцельно разглядывающий свои сапоги, не увидел ее лица и, впрочем, забыл о ней тут же, но через некоторое время парни, едущие с вахты, громко и разом захохотали — Арслан невольно обернулся. И оцепенел.

Жалкая, с дрожащими губами стояла перед ним Мунэвера: кто-то провел ей по лицу испачканной в мазуте рукой, и от виска наискосок до уха отпечатался черный след всех пяти пальцев. Увидев Арслана, она беззвучно заплакала, и на долгих ресницах ее задрожали крупные капли.

Арслан же, почувствовав, как заколотилось сердце и отяжелели сжатые до боли кулаки, резко встал, но спросил медленно и спокойно:

— Кто испачкал?

Смех враз утих, но отвечать никто, кажется, не торопился.

— Кто испачкал, я спрашиваю?

— Чего молчишь-то, храбрец? — сказал вдруг Джамиль Черный рослому детине, сидящему взразвалочку на скамье с папиросою в зубах. — Кажись, ты измазал, чего же растерялся?

Арслан неторопливо подошел к парню и в душной от напряжения тишине негромко спросил:

— Ты... испачкал?

— Ну, я. А ты чего выступаешь? Я испачкал, сказано же, — тягуче и с нелепой угрозою пробормотал детина и языком передвинул папиросу в угол рта, не меняя, однако, своей небрежной позы.

Арслан неловко нагнулся и почти удивленно глянул в нахальные, сощуренные глаза, но в следующий миг, ухватив одной рукою парня за шиворот, поставил его на ноги:

— Ты испачкал? — Тяжелый и неожиданно хлесткий удар пришелся детине как раз под самый подбородок, мотнув в воздухе ногами, он торчмя головой полетел в угол и с грохотом вонзился куда-то под скамейку, рядом с ним, рассыпая встревоженные искры, приземлился и его окурок, проделав замысловатую в воздухе петлю.

Буровики ошарашенно повскакивали с мест, кто-то бросился поднимать рухнувшего парня, а Мунэвера стояла безмолвная от изумления и растерянности и, кажется, уже не плакала. Обида ее, застрявшая в горле комком слез, унизительный стыд и гневное, бушующее в душе презрение к этому стаду мужиков, потешавшихся над ее беспомощностью, сменились вдруг благодарным волнением, от которого даже вздрогнула она и быстро вздохнула.

Арслан сам вытащил из-под скамейки бесчувственного озорника, посадил, похлопал по щекам, помахал на него кепкою, но когда тот очнулся и бессмысленным еще взором уставился на его сердитое лицо, велел парню просить у Мунэверы прощения. И сразу всем стало стыдно и нехорошо: по сути дела, все оказались виноваты, и, несомненно, извиняться должны были тоже все.

До самого Калимата в машине сохранялось неловкое и растерянное молчание.

Карим, сидя на берегу, торопливо стянул сапоги, скинул кожаную куртку; поднявшись, выскочил из брюк и, бросив сверху еще рубашку, затянул узеньким брючным ремешком всю свою одежду в тугой узел, покряхтывая, он решительно вошел в мутную еще после половодья воду Зая — поплыл, подняв над головой сверток и сильно загребая одной рукой. Вода была страшно холодная, обжигала тело, и спирало дыхание в груди, но вахтовая машина на буровую ушла, пока Карим с утра договаривался в конторе с каротажниками [22] Каротаж — совокупность методов исследования геологического разреза буровых скважин путем измерения физических свойств горных пород. , и догнать ее было возможно, лишь переплыв Зай и выйдя ей наперерез. Карим, конечно, поплыл!

Он почти добрался до противоположного берега, когда из-за поворота на дорогу резко вывернула давешняя «вахтовушка». Буровики в машине, увидев на реке плывущего к берегу человека, кулаками забарабанили по кабинке.

— Гляньте-ка, ребята, а ведь это наш мастер! Эк, наяривает, шельма! Отчаянный! Не иначе как с женой полаялся, — захохотал, зашумел Борис Любимов. — Нет, братцы-товарищи, с этаким мастером не соскучишься. Однако не сносить ему своей забубенной башки, вот поглядите. Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра беспременно от такого усердия шея у него надломится!

Вскарабкавшись на невысокий берег, Карим с ходу натянул брюки и, схватив остальную одежду под мышку, помчался к машине. Его встретили восторженно и шумно: кто помогал застегнуть рубаху, кто, упираясь коленом, с хохотом затягивал ремень, кто для поднятия духа отпускал веселые смачные буровые остроты: